Правосудие королей - Ричард Суон

– Значит, это все-таки похоже на ставки в азартных играх. И, зная, как торговые адвокаты составляют контракты, я вижу немало лазеек, которыми нечистый на руку человек может воспользоваться, чтобы уклониться от уплаты денег за утраченный груз. – Он немного поразмыслил. – Любопытно, почему Вогт не стал добиваться своего? Торговое право здесь хорошо развито. Он мог подать на лорда Бауэра в суд, и это того бы стоило. – Он поразмыслил еще немного. – Нам придется разузнать побольше о делах лорда Бауэра. Я хочу вооружиться как можно большими сведениями о нем, прежде чем я применю на нем Голос.

– Значит, вы его подозреваете? – спросила я.

Вонвальт покачал головой.

– Я согласен с сэром Радомиром. Бауэр не похож на человека, который совершил убийство, тем более убийство собственной жены. Но он что-то скрывает. Он слишком быстро указал на Вогта и слишком быстро отказался от своих слов. Как бы там ни было, теперь нам придется поговорить еще и с Вогтом. Дубайн, выясни, где он сейчас. Если он в городе, то я бы хотел побеседовать с ним сегодня днем. Давайте поторопимся с этим делом.

– Как скажете, сир, – сказал Брессинджер.

– Хелена, в журнале городской стражи было еще что-нибудь важное?

– Да, кое-что, – сказала я.

– И что же?

– Мистер Вогт хотел, чтобы по этому делу провели расследование.

– И? Его провели? Он присылал адвокатов?

– В журнале отмечено, что дело закрыли через две недели. Мистер Вогт отозвал свое заявление.

Вонвальт снова потер подбородок.

– Это настораживает, – наконец сказал он. – И заявление было подано два года назад?

– Примерно.

– Вспоминай, Хелена! Помнишь, что я тебе говорил? В юридических вопросах во всем важна точность! – внезапно рявкнул Вонвальт, заставив меня и Брессинджера вздрогнуть.

– Кровь Немы, – буркнул Брессинджер, поднимая яйцо, которое уронил.

– Два года и три месяца, – обиженно сказала я. – Точная дата записана в журнале.

Вонвальт цокнул языком.

– Очень странно. Не могу понять, по какой причине можно было добровольно прервать расследование, особенно если дело касалось военных поставок для Рейхскрига. Есть сведения о том, что поставку зерна выполнил кто-то другой? Мог, например, сам Бауэр исполнить этот контракт?

Я помотала головой.

– Больше в записях ничего нет.

– Значит, нам придется навести еще справки. Я снова поговорю с сэром Радомиром. Будем надеяться, что констебль, принимавший заявление, еще жив и может о нем рассказать. Кто бы ни убил леди Бауэр, я убежден, что ее муж и Вогт к этому как-то причастны.

– Как скажете, – сказал Брессинджер.

Еще пять минут мы ели молча, давая Вонвальту поразмышлять и почитать. Брессинджер и я оба знали, что нарушать такую тишину не стоит, особенно праздными разговорами.

Наконец Вонвальт повернулся ко мне.

– Сегодня поговоришь со стражником, с тем твоим пареньком. Как его зовут?

– Матас, – сказала я, и у меня внутри все сжалось. – Матас Акер. – Я пыталась не показывать своего недовольства. Вонвальт и Брессинджер и так последние день или два с удовольствием дразнили меня, чем сильно раздражали.

– Расспроси его сегодня о дочери Бауэра, ушедшей в монастырь. Если он не на службе, сходи к нему домой. Он наверняка о ней знает. Они одного возраста, а он довольно молод и наверняка следит за городскими сплетнями.

Я почувствовала, как краснеют мои щеки. Я ничего не могла с собой поделать.

– Я не хочу этого делать, – сказала я полным негодования голосом.

Вонвальт отложил столовые приборы и раздраженно нахмурился.

– Пусть и так, но я плачу тебе жалованье секретаря Ордена магистратов, что делает тебя чиновницей на службе Империи… хотя ты со своим вечным нытьем и ведешь себя неподобающе.

Я отшатнулась от него, словно он отвесил мне пощечину.

– Я не стану шпионить, – резко ответила я.

Я заметила, что глаза Брессинджера чуть расширились. Когда Вонвальт заговорил, он с трудом сдерживал себя.

– Ты сделаешь так, как я велю, и задашь юноше нужные вопросы.

– Вы хотите, чтобы я ему лгала, – сказала я. – Вы пользуетесь моими к нему чувствами.

Рука Вонвальта сжалась в кулак.

– Мне все равно, увлечена ты им или нет. Делай, как я велю, и выясни, что он знает. И хватит нести глупости.

Меня захлестнул жгучий гнев, и я потеряла последние остатки самообладания.

– Да вы просто ревнуете к нему!

– Ох, Хелена, – устало, разочарованно и с гневом в голосе сказал Вонвальт. Он указал на дверь. – Вон, с глаз моих.

– Сир… – сказал было Брессинджер, которого наша неожиданная перепалка застала врасплох, но Вонвальт прервал и его.

– Кровь Немы, Дубайн! – заорал Вонвальт, ударив кулаком по столу, а затем указав на дверь. – Иди и займись делом!

* * *

Я покинула столовую, кипя от злости. Промчавшись через вестибюль, я натянула башмаки, но в спешке позабыла о плаще. Вместо этого в то раннее утро я сердито протопала наружу, распинала в стороны безделушки и подношения, оставленные Вонвальту, а затем зашагала по улице.

Сейчас, когда я пишу это, мои мысли в тот день кажутся мне столь наивными, но тогда я искренне верила, что все кончено. Я несколько месяцев держалась на грани и наконец ее переступила. Я собиралась на какое-то время остаться в Долине Гейл и жить на накопленные с секретарского жалованья деньги. А потом – кто знает? Я могла делать все, что хотела. Все дороги были открыты передо мной.

Я быстро прошла большую часть пути до здания стражи, прежде чем мне пришлось сбавить шаг и отдышаться. Беспечно топая по грязному талому снегу, я испачкала подол моего киртла, так что его теперь нужно было стирать. А перейдя с бега на шаг, я стала постепенно замерзать. Мне нужно было купить новый плащ и заплатить прачке за стирку киртла – всего за несколько минут я совершила две оплошности и уже понесла немалые расходы. До меня постепенно начали доходить реалии жизни без покровительства Вонвальта. Однако я яростно подавила эти мысли лавиной своего праведного гнева. Для Вонвальта я была лишь пешкой, рычагом давления на чувства других. И я решила, что эту черту я точно не переступлю.

Конечно же, я вела себя глупо. Вонвальт был прав, тот гнев породило мое увлечение. Мне было стыдно за то, что я так быстро увлеклась молодым человеком, и я полностью отрицала свои чувства. Кроме того, сованские нравственные устои – по крайней мере, в аристократических кругах – порицали подобные страсти; они считались вульгарными, и их следовало держать при себе. Вонвальт и Брессинджер хотя бы не родились имперцами. Они оба познали радости провинциальной жизни, прежде чем переняли