Вершина угла - Сережа Павловский

– Ага, – вспомнил я стих, – классика. У нас в школе такой стишок был в толчке написан, только заканчивался он твоим любимым словом.

– Это каким?

– Дерьмо.

– Ха, это не моё любимое слово, – хихикнула Елеанна.

Послышались шаги, я заметил очередную интересную надпись, но не успел её озвучить – к нам спустился Гаста.

– Я готов, пошли.

Мы двинулись к Гене. Я обернулся, чтобы взглянуть на неё ещё раз, стараясь пропитаться смыслом и настроением перед посещением комнаты ужасов.

«Скоро всем пиздец!» – прочитал я её про себя и побежал догонять остальных.

– А ты Гену-то хоть предупредил, что мы зайдём? – спросил я Гасту.

– Нет, – ответил тот.

– А если он нас не пустит?

– Мы его спрашивать, что ли, будем? – возмутился Гаста. – Он же слаб и немощен, воняет гноем, сами зарулим, да и всё! – он постучал в дверь Гениной комнаты. – Гена, это Гаста, открывай.

Я достал из кармана носовой платок и протянул его Елеанне.

– Зачем?

– Прикрой нос, тут жутко воняет.

– Я уже чувствую, – ответила девушка.

– Да не, это ещё не воняет, – улыбнулся я.

Через несколько секунд нам открыл Гена.

– Ёб твою мать! – Гаста сделал несколько шагов назад. – Ох, бля!

– Аооаа, – кивнул опухший Гена, пропустил Гасту, дошаркал до матраса и сел на него.

– Я не один, – сказал Гаста, оставляя дверь открытой для меня и Елеанны. – Можно и не спрашивать, как дела, – вижу, что хуже некуда.

Елеанна его ещё пока не видела, находясь у меня за спиной. Я зашёл к Гене и скривился – мало того что в комнате было нечем дышать, так ещё и хозяин комнаты не уступал по красоте самым страшным персонажам фильмов ужасов.

– Фу, бля, – я посмотрел на торчка – его голова напоминала шар: щёки сильно раздулись, отчего он не мог говорить, зрелище ужасное. – Привет, Гена!

Я осмотрел комнату, она была даже меньше моей. Тут было не так грязно, как я себе представлял, хотя для такой площади, может, срач конкретный: грязный матрас, окурки, бутылки, шприцы. Буэа.

Странно, мне казалось, тут все комнаты одинаковые по площади, а у Гасты хибарка была больше раза в четыре. В сравнении с Геной у него, в таком случае, хоромы.

– Здрасьте. А! – в комнату, прикрываясь платком, зашла Елеанна, посмотрела на Гену и вскрикнула, разворачиваясь и собираясь выйти.

– Стой! – я схватил её за руку. – Смотри, чего ты, ты же это хотела увидеть. У него гниёт рот. Когда колешься всяким говном, рот обязательно начнёт гнить, – начал я свою речь о вреде наркотиков. – А ещё у наркотиков есть такое свойство – доставать на поверхность все твои болячки. А когда ты колешься таким грязным раствором, организм пытается его вытолкнуть из себя, и он течёт по венам и ищет выход, который может найти в любом месте: зубы, лицо, руки, – я старался придать голосу зловеще-назидательную интонацию, но она была не нужна, учитывая серьёзность темы. – У наркоманов совсем нет иммунитета, ты можешь покрыться язвами, фурункулами и прыщами, – и хотя это всё были мои догадки, я старался наговорить как можно больше гадостей, чтобы Елеанну вытошнило прямо на Гену.

Но я мало что об этом знал. Гаста молчал и меня не поправлял, а Гена говорить не мог.

– Кхм, кхм, кхм, – Елеанна закашляла в платок, морщась от запаха в комнате.

Гена сидел на матрасе, обхватив руками колени, и безразлично смотрел на нас. Похоже, он уже давно слился с надписью на стене, которую я не успел озвучить.

– У него гниют ноги, – сказал Гаста, кивая на Гену, – поэтому такой блевотный запах вперемежку с седлом.

– О, Гена, а покажи гангрену! – попросил я. – Как-никак – это же кульминация всего пути седловара.

Гена подчинился и медленно задрал штанину спортивного трико. На левой ноге, чуть ниже колена, на самой голени, была открытая рана, кожи не было, и торчал гнилой кусок мяса, сама же рана была видна не полностью и уходила под вязаный носок. Морально разложившийся и физически разлагавшийся заживо человек уже ничего не стеснялся. Скорее, наоборот – постесняться можно было его, глядя на него.

«Где-то я эти штаны уже видел», – подумал я.

– Ой, мамочка! Аа! – Елеанна резко развернулась и выбежала из комнаты, закрыв лицо моим носовым платком.

– Гаста, а это случайно не твои штаны? – спросил я друга, оборачиваясь на убегающую Елеанну.

– Мои, и носки тоже мои, мамка когда-то давно связала, – ответил Гаста. – У него уже совсем не было шмоток, всё провоняло седлом, вот я и отдал ему своё старьё, какое в шкафу нашёл.

– Может, надо кого-нибудь из врачей позвать на помощь? – спросил я.

– «Скорую» надо вызывать, из жильцов сюда никто не придёт.

– Ха, – я даже знал почему.

Когда Гена был поздоровее и не страдал таким жёстким недомоганием, он доставал всех соседей по очереди, занимал деньги и не возвращал. Портил жизнь многим жильцам и вёл себя в разы отвратительнее, чем я в гостях у Елеанны, а Ксюхан – на свадьбе своей сестрички.

– Я тоже пойду, – сказал я. Оставаться здесь надолго было сродни мазохизму, насиловать свою психику я уже больше не мог. – Будь здоров, Гена! – попрощался я с умирающим, отмечая про себя абсурдность и комизм своего «пока» в данной ситуации.

– Ааааооааааоо, – ответил мне Гена.

– Что он сказал? – я повернулся к Гасте.

– Мне кажется: «Пошёл на хуй», – предположил Гаста.

Я кивнул и вышел вслед за Елеанной. Она стояла у окна и плакала. Я прошёл мимо надписи про Васю, мельком взглянув на неё.

– Чего ты убежала-то? – я взял Елеанну за руку. – Могла бы посмотреть и подольше, что с тобой может стать в будущем.

Она ничего не ответила.

– Вот то, что мы сейчас видели – голова как шар, – сами торчки называют «синдром чупа-чупса», а в некоторых зубных поликлиниках для торчков с гниющими ртами даже отдельное кресло выделено, – продолжал я дальше рассказывать Елеанне всё, что слышал от Гасты, стараясь вспомнить как можно больше, потому что моих знаний хватило бы только чтобы сказать: «Наркотики – это плохо, они тебя унижают!»

– Ему, наверное, очень больно, – сказала девушка.

– Так иди, пожалей умирающего, – ответил я. – Наверняка больно, он же гниёт, он сейчас себя ассоциирует со словом «пиздец», вдаваясь во всю метафизику этого слова. От этого он ещё больше хочет бахнуться, чтобы боль ушла. Им же все конечности отрезают на хуй. Либо кисти и ступни, либо руки – по плечи, ноги – по яйца. И как такого жалеть, если он сам себя до этого довёл добровольно? А начинают чаще всего колоться вообще в вены на пальцах рук.

– Почему?