Приговор - Кага Отохико

Пробую разом проглотить это варево. Вместе с кусочком солёной кеты, лежащей на тарелочке для овощей. Проглотив, тут же понимаю, как я голоден. Поднявшись, съедаю всё до конца, запиваю кипятком и снова ложусь.

Пришло это. Будто меня тащат в кромешный мрак преисподней. Трещина на потолке, электрическая лампочка стремительно удаляются. Звуки шагов, скрип тележки тоже уносятся куда-то. Остаётся лишь ветер — то налетит, то так же внезапно стихнет, — будто вздыхает вселенная. Ветер свистит резко и холодно, когда же он смолкает, наступает тишина, такая мрачная и мёртвая, будто ты лежишь в гробу под толщей земли.

Я лежу неподвижно, и моя плоть, окружённая холодным мраком мира, сохраняет слабое тепло недоеденного бифштекса. Я — диковинный сгусток белка, вобравший в своё нежное нутро паёк № 5.

Этот сгусток живёт, тратя накопленные запасы энергии и одновременно потребляя её, сохраняет своё мягкое и тёплое единство и судорожно цепляется за сознание.

Приди в себя, включи наконец сознание, осознай, что это пришло. Что живот подвело от голода. Что тебя мутит. Что ты хочешь её изнасиловать. Что изнемогаешь от усталости, что хочешь спать, что у тебя есть плоть… Этот омерзительный сгусток белка намертво прилип к сознанию и вертит им как хочет. Сознание не успевает реагировать. А для чего реагировать? Разве для того лишь, чтобы не дать остыть этому сгустку тёплой плоти, в целости и сохранности додержать его до того момента, когда его вздёрнут?

Я хуже домашней скотины. Её мясо по крайней мере годится в пищу, и таким образом она может быть кому-то полезной, а я лишь бессмысленный и никому не нужный кусок плоти.

Ещё хорошо, что мне удалось подписать договор о предоставлении моего трупа для анатомических исследований.

Меня разложат на прозекторском столе перед студентами-медиками. Они станут неловкими движениями препарировать труп со странгуляционной полосой на шее. Сначала снимут с него кожу, потом разрежут мышечную ткань и извлекут на свет внутренности. Таким образом и от меня будет хоть какая-то польза.

Мать была против. Она сказала, что хочет забрать тело и кремировать его, как положено. Ещё она сказала, что уже купила участок на местном католическом кладбище.

Но я пошёл против её воли и подписал договор. Подписал после того, как отправил ей письмо, в котором выражал надежду, что она поймёт меня, объяснял, что это единственно возможный для меня способ найти хоть какое-то применение своему телу.

О том, что можно подписать такой договор, я узнал от Сунады. Сам он именно по этой причине прилежно наращивал мышцы, стараясь сделать своё от природы великолепное тело ещё более совершенным. И стал, говоря его словами, просто «страсть каким» крепышом. Каждый день он по часу занимается у себя в камере гимнастикой.

— По-моему, смертникам должны разрешить пользоваться тренажёрами для бодибилдинга. Тогда мы будем снабжать студентов великолепнейшим материалом. А то мне говорили, что в анатомичку попадают исключительно трупы бездомных стариков да каких-нибудь хворых бродяг, у которых только кожа да кости.

— Ну, у тебя-то великолепное тело, — совершенно искренне похвалил я. — Могу поручиться, что студенты будут в восторге.

— Это уж как пить дать! — радостно засмеялся Сунада.

Тогда-то я и решил последовать его примеру и заключить договор о предоставлении собственного тела для медицинских нужд.

Сунада использовал своё великолепное тело, чтобы убивать.

Последнее возбуждённое против него уголовное дело было седьмым на его счету.

Сам-то он говорил, что убил больше десяти человек. Его жертвами в основном становились женщины, но были среди них и двое детей.

— Все бабы, которых я прикончил, — самодовольно говорил он, — получили огромное удовольствие.

Слово «убить» употребляется Сунадой легко и непринуждённо, совершенно как в Старом Завете.

«И пришёл он (Авимелех) в дом отца своего в Офру, и убил братьев своих, семьдесят сынов Иеровааловых, на одном камне. Остался только Иофам, младший сын Иероваалов, потому что скрылся» (Книга Судей, глава 9, 5).

Однажды зимним вечером Сунада шёл с женщиной по берегу моря в Нумадзу. Когда она стала настаивать, чтобы он порвал с другой женщиной, он ответил, что уже убил её. Женщина испугалась и необдуманно заявила, что донесёт на него в полицию. Успокаивая её, он повалил её прямо на песок и, овладев ею, задушил полотенцем. Затем, опасаясь, что она оживёт, размозжил ей голову камнем и зарыл тело в песок.

Однажды летним вечером он шёл по улицам какого-то городка в префектуре Тотиги и, увидев через окно спящую под пологом от москитов хозяйку, залез в дом и навалился на неё. Она закричала от страха, тогда он схватил валявшуюся рядом тряпку и накинул ей на шею, а после того как она потеряла сознание, изнасиловал её. Потом, удостоверившись в её смерти, прихватил велосипед, бутылку сакэ, отрез ткани и, укрывшись в ближайшем лесочке, напился в стельку.

Однажды зимним вечером он решил ограбить частный дом в городе Тиба. Когда он залез туда, его заметила уже лежавшая в постели хозяйка и подняла крик. Он придушил её полотенцем. Но тут проснулась спавшая в соседней комнате тётка хозяйки, он зарезал её ножом, после чего, надругавшись над хозяйкой, в которой ещё теплилась жизнь, задушил её окончательно.

Однажды осенью он шёл ночью с женщиной по берегу моря в Тибе. На багажнике его велосипеда сидел пятилетний мальчик, женщина несла на спине младенца, а за руку тащила семилетнюю девочку. Эту женщину с Детьми он случайно встретил на предыдущей станции и вызвался проводить до соседнего городка. Был час ночи, дорога была совершенно пустынной, на западе молодой месяц клонился к морю, готовый скрыться за горизонтом. Громко шумел прибой, заглушая голоса насекомых. Они шли над страшной кручей, которую называют Осэнкорогаси — Осэн-кувырком.

Он бросил велосипед, подхватил за шею выпавшего из багажника ребёнка и резким ударом сбросил его с обрыва. Затем, оторвав от матери в страхе цеплявшуюся за её подол девочку, швырнул её туда же.

Изнасиловав женщину, которая молила сохранить ей хотя бы жизнь, он накинул ей на шею шнурок и стал затягивать, когда же она затихла, подтащил её к краю обрыва и ударом ноги сшиб вниз. Сжав пальцами шейку плачущего младенца, он почувствовал, что смертельно устал, но всё-таки швырнул вниз и его тоже.

Таким образом были убиты женщина, мальчик и младенец. Только девочка осталась жива: она упала на выступ скалы и отделалась сильными ушибами.

«Я замочил страсть скольких людей, и понимал, конечно, что, если меня поймают, вышак мне обеспечен. Ну и решил — раз так, замочу побольше, по крайней мере кайф словлю.

Тогда я как раз искал, кого бы мне ещё порешить. Там, знаешь, есть такая старая дорога, она чуток вбок от шоссе отходит. До города это самый короткий путь, вот я и говорю: «Пойдём здесь», а она упёрлась и ни в какую: темно, говорит, не пойду. Но я её всё-таки уломал: «Поздно, мол, уже, дети спать хотят, давай лучше пойдём короткой дорогой». А там горы подступают с двух сторон, да и дорога хуже некуда, мальчишка в багажнике всё нудит — заднице больно, пришлось позаимствовать в каком-то доме рогожу, валялась там, у стены, и подложить ему. Мне-то только баба нужна была, детей я убивать не хотел. Но когда мы вышли к этой круче, тут-то я и завёлся. Там ведь обрыв страсть какой крутой, просто стена отвесная, недаром его зовут Осэн-кувырком. Ветер был так, ерундовый, но внизу о берег бились мощные волны. Любой гробанётся, свалившись на скалы. Сам не пойму, и чего я так распалился. Мальца придушил… Достал меня своим хныканьем. Запаниковал я, а когда паникую, то становлюсь сам не свой, ну будто бы во сне. Так уж я устроен. Вот и с бабами то же самое — вроде бы сначала и не собираешься над ней ничего творить, а как начнёшь, то заводишься, ну а дальше — пошло-поехало. Стоит только начать и всё — пока не кончишь, не остановишься. Ну и замочил всех — а чего там, всё равно вышак.