Дэнс, дэнс, дэнс - Харуки Мураками

Это была комната Человека-Овцы. Длинная, узкая, тесная. Стены и потолок поначалу напомнили мне старый отель “Дельфин”, но, приглядевшись, я уже не видел ничего общего. Напротив входа — окно. Заколочено досками изнутри. Заколочено очень давно: щели между досками забиты пепельно-серой пылью, гвозди побурели от ржавчины. Больше в комнате не было ничего. Не комната, а каменный ящик из потолка и стен. Ни лампы под потолком. Ни шкафа. Ни туалета. Ни койки. Спал он, надо полагать, на полу, завернувшись в овечьи шкуры. Весь этот пол — кроме узенькой тропинки, по которой с трудом прошел бы один человек, — был завален старыми книгами, газетами и подшивками документов. Бумага порыжела от времени; кое-что изъели черви, кое-что перемешалось в уже невосстановимом беспорядке. Я пробежал глазами по заголовкам: все они так или иначе касались истории овцеводства на Хоккайдо… Так вот куда перекочевали архивы старого отеля “Дельфин”! Там, в старом отеле, один этаж занимали архивы с документами про овец. И старик-профессор, отец управляющего отелем, самолично следил за бумагами… Где они теперь, эти странные люди? Что с ними стало?..

В тусклом свете беспокойного пламени Человек-Овца долго разглядывал мое лицо. Огромная тень Человека-Овцы зловеще подрагивала на серой, в грязных разводах стене за его спиной. Невероятно разбухшая, будто намеренно преувеличенная тень.

— Давненько не виделись, а? — произнес Человек-Овца из-под маски. — А ты почти не изменился. Похудел, что ли?

— Похудеешь тут…

— Что там в мире? Ничего новенького? Долго здесь поживешь — перестаешь понимать, что на свете творится…

Я закинул ногу на ногу и покачал головой.

— Все как всегда. Отметить особо нечего. Пожалуй, сложнее немного стало, и все. Скорость выросла у вещей и событий… Но в целом то же самое. Принципиально нового — ничего.

Человек-Овца закивал головой.

— Стало быть, новая война еще не началась?

Я понятия не имел, какую из войн он считает последней, но на всякий случай опять покачал головой.

— Нет, — сказал я. — Еще не началась.

— Значит, скоро начнется! — произнес он тускло, без выражения и быстро-быстро потер руки в перчатках. — Ты уж поберегись. Не хочешь быть убитым — держи ухо востро. Война обязательно будет. Всегда. Не бывает, чтоб ее не было. Даже если кажется, что ее нет, она все равно есть. Люди в душе любят убивать друг друга. И убивают, пока хватает сил. Силы кончаются — они отдыхают немного. А потом опять продолжают убивать. Так устроено. Никому нельзя верить. И это никогда не изменится. И ничего тут не поделаешь. Не нравится — остается только убежать в другой мир.

Овечья шкура на нем казалась куда грязнее, чем раньше. Шерсть по всему телу засалилась и свалялась. Маска на лице тоже казалась потрепаннее той, что я помнил. Как будто все это было лишь дежурной сменой его обычной одежды. Хотя, возможно, мне просто так показалось — из-за этих сырых обшарпанных стен и тусклого мерцания свечки. А может, и оттого, что память наша вообще запоминает все в несколько лучшем виде, чем на самом деле. И все же — не только одеяние Человека-Овцы, но и сам он выглядел гораздо изможденнее и потрепаннее, чем прежде. За четыре года он постарел и скукожился. Время от времени он глубоко вздыхал, и эти вздохи странно резали слух. Будто что-то застряло в железной трубе — как ни продувай, лишь клацает о стенки и никак не выскочит наружу.

— Мы думали, ты придешь быстрее, — сказал Человек-Овца. — Потому и ждали все время. Недавно кто-то еще приходил. Мы подумали — ты. А оказалось — не ты. Кто-то забрел по ошибке. Странно. Другим так просто сюда не попасть. Но это ладно. Главное — мы думали, ты придешь гораздо быстрее.

Я пожал плечами.

— Я, конечно, догадывался, что приду. Что нельзя будет не прийти. Только решиться не мог… Часто сон видел. Об отеле “Дельфин”. Один и тот же сон, постоянно. Но чтобы решиться, потребовалось время.

— Ты хотел об этом месте забыть?

— Хотел, — признался я. — И даже забыл наполовину… — Я посмотрел на свои пальцы. Тени меж них слегка подрагивали в беспокойном мерцании свечи (“Сквозняк?” — удивился я про себя). — А забытое наполовину хотелось забыть совсем. И жить так, словно ничего не было…

— И все из-за твоего погибшего друга?

— Да, — ответил я. — Все из-за моего погибшего друга.

— Но в итоге ты все равно пришел сюда, — сказал Человек-Овца.

— Да, в конце концов, я вернулся, — кивнул я. — Не вышло у меня про это забыть… Только начну забывать — тут же что-нибудь снова напомнит. Наверное, оно, это место, очень много для меня значит. Постоянно кажется, будто я — его составная часть… Сам не знаю, что я этим хочу сказать, но… чувствую это очень ясно. Особенно во сне. Кто-то плачет и зовет меня. Почему я и решился прийти… Но ты все-таки объясни мне — что это за место? Где я сейчас нахожусь?

Человек-Овца очень долго смотрел на меня в упор. А потом покачал головой:

— Подробно мы и сами не знаем… Здесь очень просторно. И очень темно. Насколько просторно и насколько темно — это нам неизвестно. Мы знаем только об этой комнате. Об остальном — не знаем. Потому и рассказывать особенно нечего… Но раз ты все-таки пришел сюда — значит, тебе пора было прийти. Мы уверены. В этом не сомневайся. Значит, кто-то действительно о тебе плачет. И действительно в тебе нуждается. Если ты это чувствуешь — значит, так оно и есть. Вот и сюда ты вернулся не случайно. Как птица в родное гнездо. В природе так часто бывает. Не пожелай ты вернуться — считай, что и места бы этого не было…

И Человек-Овца снова быстро-быстро потер рукой об руку. Исполинская тень на стене заколыхалась в такт его движениям. Гигантское черное привидение, готовое наброситься на меня в любую секунду. Прямо как в комиксах-страшилках из раннего детства.

“Как птица в родное гнездо”… — повторил я про себя. А ведь и правда похоже. Именно так я и вернулся сюда — по какому-то зову, не рассуждая…

— Рассказывай, — тихо произнес Человек-Овца. — Расскажи о себе. Здесь — твой мир. Стесняться нечего. Что на сердце лежит — о том и рассказывай не торопясь. У тебя там, похоже, много чего накопилось…

И я рассказал ему. Уставившись на эту громадную тень в тусклом мерцании свечи. Рассказал, что перенес, в какой переплет попал сейчас. Давно, бог знает как давно я ни с кем не говорил так откровенно. Медленно и осторожно, словно растапливая глыбу льда, я каплю за каплей выцеживал перед ним свою душу.

Я рассказал, что, худо ли бедно, на жизнь себе зарабатываю. Только не двигаюсь никуда. И так, не двигаясь никуда, год за годом просто старею. Разучился любить. Просто — утратил эту самую вибрацию сердца. И давно уже не понимаю, чего в этой жизни мне стоило бы хотеть.

Все, что от меня зависит, стараюсь выполнять в наилучшем виде. Честно стараюсь, изо всех сил. Только это не помогает. Лишь чувствую, как день за днем все больше отвердевает тело. Откуда-то изнутри, из самого сердца, грозя постепенно одеревенеть целиком. И я холодею от ужаса… Это место — единственный островок во Вселенной, с которым меня хоть что-то связывает. Будто я — его составная часть. Я не знаю, что это за место. Просто чую нутром: я принадлежу ему…