К черту! или Любовь контрактом не предусмотрена - Елена Княжина

– У тебя нет кофемашины, – в контракте ничего не было про уважительное отношение, так что я тоже решила перейти на ты. Хамство за хамство. – Кстати, мог бы и завести в таких-то хоромах. Или демонам плохо платят? Беда… Ни в грош не ставят твой полуночный «душеспасительный» труд.

– Меня на 95% устраивает кофе, который готовит Мигель в кофейне за углом. Они работают с шести. Возьми термос в шкафу, ненавижу пить из бумажных стаканчиков.

Гад так и сидел, согнувшись над бесперебойно дзынькающим ноутбуком. Мой фамильярный пассаж его ничуть не тронул. Разве что в уголке губ будто бы собрался пучок морщин, но мне, скорее всего, почудилось. Не мог же он улыбаться на мою неумелую попытку хамить?

– У тебя полчаса, Олеся. Рассвет скоро, а потом мне нужно уйти. Поспеши.

***

Так рано норку я никогда не покидала. Улица еще утопала в свете фонарей, рассыпанном на снегу, но, к моему удивлению, совсем безлюдной не была. Москвичи уже куда-то спешили – кто на ближайшую станцию метро, а кто – домой, возвращаясь с ночной смены. Этот город не умел спать.

А хам даже «Доброе утро» не сказал. Будто надвое переломится, если станет немного вежливее. Просто выгнал на холод, в темноту… за чертовым кофе!

Почему-то именно сейчас – пока ноги разъезжались на ледовом катке, именующемся по нелепой случайности тротуаром, а мороз азартно хватал меня за колени – я во всей красе осознала масштаб своего «попадания». В носу предательски защекотало. И даже пожаловаться некому!

Сестра сгрызет себя из чувства вины, да и ей проблем с Джадом хватает. Лиля на смех поднимет – как я ей докажу, что таскаю утренний кофе красавцу-профессору не по своей воле? Еще и обидится. Решит, что этот хам мне – не дай-то бог! – интересен как мужчина.

Мама, может, и поверила бы… Раньше. Было время, мы с ней были по-настоящему близки. Но сейчас они с отцом застряли как «вещи в себе», причем каждый по отдельности, хоть и на одной жилплощади. Два закрытых на все замки чемодана, которые не готовы открыться друг другу и признать собственные ошибки. Не до меня им, не до Вальки и даже не до черта.

Неподалеку от кофейни, в которой хозяйничал русский кубинец Мигель, возвышался храм. Он горделиво дырявил куполами темно-серое небо, и у меня закралась нелепая мысль зайти внутрь. Я не была в церкви так давно, что внезапно настал момент, когда заявляться уже стыдно. Вроде старых приятелей, с которыми лет десять как потеряна связь. И они очень странно на тебя посмотрят, если ты вдруг объявишься на пороге и попросишь соль.

Но я бы зашла, да… Собралась бы с духом и зашла. Если бы не мысль: как там смотрят на тех, кто умудрился заложить в ломбард собственную душу? И прилично ли о таком вообще рассказывать?

Это ведь не почку продать. Без почки жить можно.

Я спрятала нос в ворот пальто и прошла мимо. Нет, тут меня тоже не ждут.

И все-таки внутри зрела болезненная потребность выговориться. Оставался последний вариант – признаться во всем Рогозину. Последние пару лет Алексей Николаевич опекал меня, как дальний родственник. Он не навязывался с советами, но при возможности отводил беду, поддерживал, вселял уверенность в себе.

Вряд ли он сможет чем-то помочь, но хотя бы выплачусь ему в жилетку. Заодно предостерегу насчет «вашингтонского профессора»! Надо только время выбрать, когда безрогого не будет в университете.

Из распахнувшейся двери вышел импозантный мужчина в длинном пальто, и на меня дыхнуло пробуждающим ароматом свежей выпечки и терпкого кофе. Похоже, я прибыла к пункту назначения. Внутри было пусто, только женщина средних лет о чем-то болтала с молоденьким кубинцем.

Шустрая помощница выкладывала увесистые пироги на застекленный прилавок. Позади нее молодой мужчина живописно ругался с огромным кофейным аппаратом, с кучей хромированных трубок и вентилей. Тот издавал в ответ какое-то жалобное дребезжание. И надо было ему сломаться именно в этот день?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Парень помоложе выдал женщине пакет чего-то до безумия ароматного. Настала моя очередь. На золотистой табличке, небрежно прицепленной к карману голубой рубашки с коротким рукавом, значилось «Хосе». Не Мигель.

– Ола, ми амор! Таким красавицам в этот час еще положено спать, – лучисто и белозубо улыбнулся парень, в отличие от меня, бодрый до неприличия.

Я горестно вздохнула. Конкретно этим красавицам (что тоже весьма спорно после пяти часов демонического бреда), «положенным» на адский коврик, видимо… не положено.

– Чего сеньорита желает?

– Ей двойной эспрессо, компанеро. Черный, как у черта в… преисподней, – хохотнул тот второй, который, видимо, и был Мигелем, и азартно мне подмигнул. – Термос знакомый, чика – нет… Как звать, ми вида?

– Олеся, – ответила на выдохе, понимая, что познакомиться не помешает.

С моими кофеварительными талантами видеться нам придется часто. И, предположительно, именно в эти часы.

Хосе направился к кофейному аппарату попроще, пылившемуся в запасе, и мое сердце обеспокоенно тренькнуло. Что, если черта не устроит приготовленный в нем напиток? Но выбора не было все равно. Где я в такой час еще раздобуду кофе?

– Химена еще яичный пирог брала. Положить? – бросил Мигель через плечо, продолжая возиться с заглючившим аппаратом. Поймав его взгляд, я кивнула. От дразнящих запахов сводило внутренности. – Хосе, организуй. Дос?

– Три, – поправила я, вспомнив про не спавшего всю ночь Витторио.

Я, может, и пленница в каком-то смысле, но это не мешает мне проявлять дружелюбие. Тем более, что денег, выданных чертом «на расходы», хватило бы, чтобы скупить весь прилавок.

– Аста луэго, линда! – растекся в улыбке Хосе, выдавая мне термос и бумажный пакет. – Хорошего дня!

____________________

«Ола!» /Hola/ – Привет!

«Ми амор» /Mi amor/ – Моя любовь! (распространенное обращение к девушкам на Кубе)

«Компанеро» /Companero/ – Приятель

«Чика» /Chika/ – Девочка

«Ми вида» /Mi vida/ – Моя жизнь (тоже распространенное обращение к девушкам на Кубе)

«Дос» /Dos/ – Два

«Аста луэго!» /Hasta luego/ – До скорого!