Патрик Мелроуз. Книга 2 - Эдвард Сент-Обин

– Алло? Алло! Это Патрик. Ты что, прячешься за автоответчиком?.. А, ладно, перезвоню завтра. Люблю тебя. – Он чуть не забыл это сказать.

Итак, она не дома. Или дома, лежит в постели с другим и хихикает над робким телефонным посланием Патрика. Если бы ему пришлось что-то сказать миру, он бы сказал вот что: никогда, никогда не заводите ребенка, не обзаведясь прежде надежной любовницей. И не обманывайтесь обещаниями светлого будущего: «вот закончим кормить грудью», «вот начнет он спать всю ночь в своей кроватке», «вот уедет учиться»… Подобно упряжке взбесившихся лошадей, пустые обещания тащат мужчину по острому щебню и гигантским кактусам, а он тем временем молит Бога, чтобы спутанные поводья наконец лопнули. Все кончено, нет в браке счастья – только обязанности и чувство вины. Патрик опустился на ближайшую скамейку: надо перевести дух перед встречей с семьей. Впереди уже показались лазурные хижины и зонтики пляжа «Таити», уходившие в самую толщу его памяти. Впервые он побывал на этом пляже в возрасте Томаса, а в возрасте Роберта получил самые яркие впечатления: морские прогулки на водном велосипеде, который, казалось, вот-вот со скрипом пристанет к африканским берегам; прыжки по песочным замкам, заботливо построенным девчонками-иностранками, приехавшими на летнюю подработку; напитки и мороженое, которые родители разрешили ему заказывать самостоятельно, когда он начал доставать подбородком до деревянного прилавка. Подростком он брал с собой на пляж книги. Ими было очень удобно прикрывать бугор на плавках, когда сквозь спортивные солнцезащитные очки он разглядывал любительниц позагорать топлес. С тех пор пляж «Таити» с каждым годом все убывал и убывал, пока однажды море не проглотило его почти целиком. Патрику было около двадцати, когда муниципалитет завез на пляж тысячи тонн импортной гальки. Каждую Пасху отряды бульдозеров размазывали песок по этой намывной территории, и каждую зиму море вновь его выцарапывало и складывало на дно бухты.

Патрик наклонился, уперся локтями в колени, а подбородком – в ладони. Первоначальное действие кофе и бренди сходило на нет, оставляя за собой лишь обреченную нервную энергичность – как у «блинка», который сделает несколько бодрых прыжков по поверхности воды, а потом неизбежно уйдет на дно. Патрик изнуренно уставился на симулякр «первозданного» пляжа, если так можно было сказать про пляж, на который он ходил купаться в возрасте своих детей. Затем он позволил этому жалкому местечковому эпитету растаять в пустоте и ринулся в глубь геологических эпох – к идеальной тоске настоящего первозданного пляжа с впадинами среди скал, заполняющимися во время приливов, и простыми молекулами, гадающими, чем себя занять на миллиарды лет вперед. Кто-нибудь знает, чем тут можно заниматься – кроме этой бессмысленной толкотни? А в ответ лишь бесконечные ряды пустых лиц (все равно как воскресным вечером спросить у горстки давних приятелей, не посоветует ли кто хороший новый ресторан). Если смотреть с этого первобытного берега на возникновение разумной жизни, оно похоже на картину Жерико «Плот „Медузы“» – зеленоватые призраки тонут в ледяном океане времени.

Так, теперь надо пропустить еще бокальчик – чтобы как-то прийти в себя после хаоса неуемной фантазии. Пропустить бокальчик и поесть. И заняться сексом. Чтобы не потерять связь с реальностью, как сказал бы Шеймус. Надо вернуться в ряды представителей своего вида – в ряды рыгающих на пляже зверей, которым только бритва или воск мешают покрыться превосходным густым мехом; которые расплачиваются ужасными болями в спине за свое претенциозное прямохождение, а сами тайком только и мечтают о том, чтобы опуститься на четвереньки и побегать по песку с визгом и воем, подраться и потрахаться в свое удовольствие. Да, пора возвращаться к реальности. Только забота о лежащей на пляже седовласой старушенции с распухшими лодыжками не позволила Патрику обрушить кулаки на собственную сдавленную грудь и испустить воинственный рев. Забота и, разумеется, нарастающее предчувствие печеночного уныния и полуденного похмелья.

Он кое-как встал и пополз в сторону «Таити», до которого оставалась пара сотен ярдов. Навстречу по гладкому розовому бетону шла полуголая девица с поразительно безупречной грудью и бриллиантом в пупке. Она встретилась с ним взглядом, улыбнулась и вскинула руки – якобы хотела убрать длинные белокурые волосы в рыхлый пучок на затылке, а на самом деле – изобразить, как она будет выглядеть в постели, когда заведет руки за голову. О боже, ну почему жизнь так скверно устроена? Почему он не может просто кинуть ее на горячий капот ближайшей машины и разорвать жалкое бирюзовое подобие купальных трусиков? Она этого хочет, он этого хочет. Ну, он-то точно хочет. А она, вероятно, хочет остаться при своем даре будоражить фантазию гетеросексуальных встречных (и не забываем про наших лесбийских коллег, елейно добавил Патрик), которые штабелями ложились ей под ноги, пока она прогуливалась от своего мерзкого бойфренда к прыткой маленькой машинке и обратно. Она шла мимо, он ковылял вперед. С тем же успехом она могла отрубить ему гениталии и бросить их в песок. Он чувствовал, как кровь течет по его ногам, слышал дерущихся за неожиданную добычу собак. Хотелось сесть, лечь, зарыться в землю. Как мужчина он кончен. Хорошо быть пауком-самцом, которого самка съедает сразу после оплодотворения – а не глодает потихоньку всю жизнь, как это бывает у людей.

Патрик замер на вершине широкой белой лестницы, ведущей к пляжу «Таити». Увидел Роберта, который носился туда-сюда по песку, пытаясь наполнить водой прорытый в песке ров. Томас лежал на руках у матери, сосал палец, крепко стискивал в свободной руке любимую пеленку и наблюдал за Робертом своим странным беспристрастным взглядом. Дети были счастливы, потому что все внимание мамы безраздельно принадлежало им, а он был несчастен, потому что ему безраздельно принадлежало все ее равнодушие. Забудь про первозданный пляж. Выйди на тот, который есть, и стань уже отцом.

– Привет, – сказала Мэри с перманентно усталой улыбкой, в которой не принимали участия ее глаза.

Они принадлежали другому, более суровому миру, где она пыталась пережить бесконечные запросы сыновей и разрушительное осознание того факта, что на многие годы вперед ее нелюдимой душе не светит ни минуты одиночества.

– Привет, – сказал Патрик. – Идем обедать?

– Томас вроде засыпает.

– Ага. – Он опустился на шезлонг. Всегда найдется веский повод не исполнить его желание.

– Смотри! – Роберт показал пальцем на распухшее веко. – Меня комар укусил!

– Не будь слишком строг к комарам, – вздохнул Патрик. – Пищат и жалят только их беременные самки, а человеческие занимаются этим всю жизнь – даже родив нескольких детей.

Зачем он это сказал?! Похоже, сегодня он полон какого-то зоологического женоненавистничества. Если тут кто и пищит, так это он. И уж точно не Мэри. Это он страдает от клокочущего недоверия к женскому полу. Сыновьям вовсе не обязательно разделять его чувства. Надо взять себя в руки. Меньшее, что он может сделать, – это как-то обуздать свою депрессию.

– Простите… Не знаю, зачем я это сморозил… Такая усталость вдруг навалилась. – Он виновато улыбнулся всем вокруг. – Давай-ка я помогу тебе со рвом, – сказал он Роберту и взял второе ведерко.