Патрик Мелроуз. Книга 2 - Эдвард Сент-Обин

Сколько можно чувствовать себя ужасно? И как это прекратить? Есть один очевидный способ взбодриться: украсть у матери-маразматички какую-нибудь картину. Ценных картин в доме осталось всего две – пейзажи Будена с изображением пляжа в Довиле общей стоимостью около двухсот тысяч фунтов. Патрику пришлось ударить себя по губам за неосмотрительное высказывание о том, что уж Будена-то мать завещает ему – «если все пойдет нормально». Три дня назад, жизнерадостно помахав на прощанье Кеттл, он получил от Элинор очередную карандашную записку: бледными, корявыми, вымученными буквами она выразила желание продать Будена, а все деньги отдать Шеймусу на строительство камер сенсорной депривации. Видно, слишком медленно разворачивались события для Кубла-хана бессмысленных миров.

Помнится, в далеком прошлом Патрик не раз думал, что «необходимо оставить Будена в семье», даже испытывал сентиментальные чувства к нагромождениям облаков, атмосфере утраченного, но запечатленного во всех красках мира, к нитям культурно-исторических связей, протянувшимся во все стороны от нормандских берегов. Теперь же картины превратились для него в банкоматы, вмонтированные в стену материнского дома для престарелых. Раз уж ему придется расстаться с «Сен-Назером», то определенную долю упругости его походке придаст осознание, что продажа Будена, лондонской квартиры и готовность переехать в район Квинс-парк позволят его семье вытащить Томаса из кладовки, где он сейчас спит, и обеспечить его нормальной детской комнатой в одном из домов, выстроившихся рядком вдоль автотрассы, в каких-то двух часах езды по пробкам от школы Роберта. Как бы то ни было, меньше всего на свете ему сейчас нужно изображение пляжа на другом конце Франции, ведь он может без труда наслаждаться канцерогенной преисподней лелекского пляжа сквозь янтарную линзу второй порции коньяка. «Море и здесь отлично сливается с небом, так что спасибо, месье Буден, как-нибудь обойдемся», – пробормотал он себе под нос, уже чувствуя легкое опьянение.

Знает ли Шеймус про записку? Может, он сам ее написал? Если просьбу Элинор о прижизненной передаче усадьбы фонду Патрик просто-напросто проигнорирует, то Буден требует более радикальных мер: он его украдет. У Шеймуса наверняка нет письменного свидетельства того, что Элинор решила подарить ему картины, и никакие юридические споры не имеют смысла: это лишь его слово против слова Патрика. К счастью, подпись Элинор после перенесенного инсульта выглядит как неумелая подделка. Патрик был уверен, что судебные дрязги окажутся не по зубам ирландскому шаману, пусть он и победил в конкурсе красоты, на котором единственной судьей была Элинор. Так что, рассудил Патрик, заказывая dernier cognac[12] (с видом человека, у которого есть занятия и получше, чем напиваться вдрызг перед самым обедом), все упирается лишь в то, как снять банкоматы со стены.

Ослепительное солнце на променаде Розе градом раскаленных иголок посыпалось ему на голову. Даже темные очки не спасали от боли в глазах. Похоже, он действительно… кофе и бренди… тихий гул реактивного самолета… «Гуляю на пляжý, на персики гляжу… на, на-на, на-на-на-на-на…» Откуда это? Нажмите «Забрать карту». Как обычно, ничего не происходит. Джерард Мэнли Хопкинс? Патрик заржал как конь.

Сейчас бы сигарку. Надо, очень надо, срочно надо покурить. Когда сигара – это просто сигара? До тех пор, пока тебе ее не очень надо.

Если повезет, вернусь на пляж «Таити» (с ирландским акцентом) аккурат к сифилизованному распятию вина. «Боже, храни Шеймуса», – умильно добавил Патрик и едва не сблевал под невысоким бронзовым фонарем. Каламбуры: верный признак шизоидной личности.

Ага, вот tabac. Красный цилиндр. У-упс. «Pardon, Madame»[13]. Что за фишка – почему везде эти толстые, загорелые, морщинистые, увешанные золотом французские тетки с рыжими волосами и пуделями карамельного цвета? Просто всюду! Открываем стеклянный шкафчик. «Celui-là»[14] – показывая на сигары Хойо де Монтерей. Крошечная гильотинка. Чик. А чего-нибудь посерьезней не найдется? «Un vrai guillotine. Non, non, Madame, pas pour les cigars, pour les clients!»[15] Хрясь.

Опять раскаленные иглы. Быстрее к следующей сосне. Может, пропустить еще одну ма-аленькую рюмочку бренди, перед тем как вернуться к семье? Мэри и мальчики, он так сильно их любит – аж до слез.

Патрик зашел в Le Dauphin[16]. Кофе, коньяк, сигара. Сделал неприятные дела с утра – весь день свободен. Он раскурил сигару, и когда густой дым тонкой струйкой потек изо рта, ему показалось, что это некий узор – будто ковер в магазине разворачивают. Итак, Патрик взял Мэри и превратил хорошую женщину в инструмент пыток, странное эхо юной Элинор – всегда недоступной, всегда занятой, всегда утомленной чересчур самоотверженным воплощением очередного благотворительного проекта, к которому Патрик не имел никакого отношения. А добился он этого так: методично отвергал женщин, из которых вышли бы плохие матери (как Элинор), и в итоге взял в жены ту, что стала хорошей матерью и всю свою любовь до капли отдает детям. Он понимал: его одержимость деньгами – лишь материальное проявление эмоциональной обездоленности. Он понял это уже очень давно, но теперь осознание стало особенно четким, и от этого казалось, что он полностью владеет ситуацией. Второй глоток голубого кубинского дыма вырвался в воздух. Патрик был заворожен чувством собственной отрешенности и беспристрастности, словно благодаря некоему инстинктивному опыту он обрел свободу, как морская птица, вспархивающая с утеса за долю секунды до накатившей волны.

Чувство, однако, быстро прошло. На завтрак у него был только апельсиновый сок, и теперь шесть эспрессо и четыре бренди устроили в желудке пьяную потасовку. Да что же это такое? Он ведь бросил курить! Патрик швырнул сигару в сторону канавы. У-упс. «Pardon, Madame». Господи, это опять она – или почти такая же. Он едва не подпалил ее пуделя. Нетрудно представить газетные заголовки… Anglais intoxiqué… incendie de caniche…[17]

Надо позвонить Джулии. Он вполне мог обойтись без нее, покуда знал, что она не может жить без него. Такую сделку заключают все неистовые слабаки в перерывах между постоянным разочарованием и временными утешениями. Как бы мерзко это ни выглядело, ясно, что контракт он все равно подпишет. А пока надо убедиться, что она ждет, скучает, любит и надеется на встречу в понедельник у нее дома.

Ближайший телефонный автомат – зассанный мусорный контейнер без двери – жарился на самом солнцепеке. Голубой пластик обжег Патрику пальцы, пока он набирал номер.

«Сейчас я не могу подойти к телефону, оставьте, пожалуйста, сообщение…»