Перевод показаний - Джеймс Келман

Да, настороженно, бдительно, это верно. У меня была своя роль, чтобы играть. Я видел, что и у этого коллеги, у правой руки, у него тоже своя, я был в этом уверен, ну и что из того?

И кто будет потом разбираться?

Я хотел научиться. Которые помоложе, могли бы увидеть это, [как] некоторое проявление терпения, насчет других не знаю. Но я не мог уловить все, что излагал старик, может ему следовало говорить помедленнее. И эта его резкость, она тоже. Я же говорю, в нем была резкость.

В голосе, в манерах.

Я ожидал безразличия, но резкость мешала моему постижению. И потом я видел его коллегу, он теперь наблюдал за другими в комнате, да, как они смотрят на старика, на меня, он был насторожен, очень насторожен, не просто внимателен, больше. Я должен был контролировать себя, чтобы не дергаться, и не мог. Сознавал это. И снова голос старика. Коллеги, сказал он, это для вас, вы должны этому научиться.

Он сжимал мою шею, душил, глаза его я видеть не мог, цеплялся за запястья, да, наверное, не думаю, что нет, и потом темнота, в глазах, и иголки света, брызги, голубые, какие-то такие. Я наверное повалился. Коллегу его я почти и не видел, только одна вспышка, да, и он щурился на меня. Это я увидел. Увидел его и понял, ему интересно мое происхождение, родители, откуда я. Он этого не знал, и старик тоже, хотя ему-то было все равно. Ни одному из них, ни одному. Я им ничего не сказал. Они ничего не узнали. Ничего я им не сказал, особенно старику. Нет, и правой руке, который вынюхивал все. И ничего не нашел. Да, и ничего не нашел. А я ждал, когда научат. Очень хотел научиться и ничего не видел, кроме этой минуты, потому как, что я могу сказать, я весь отдался, может и смерти, так я и сделал.

Внимание всех других сосредоточилось на старике, на его демонстрации. Коллегу его я больше не видел, но и он смотрел, не изменившись лицом.

Теперь я сглатывал, думаю, хотел заговорить, если бы вышло, сглатывал, пытался заговорить, но старик держал меня за горло, отгибая голову, пережимал трахею, давил ладонью на грудь, и я только сглатывал, он нажал посильнее, вдруг, и я увидел его глаза, и меня там не было, ничего от меня, я для него не существовал, просто кусок мяса, который надо разрезать. Нож прижимался к моему животу, давил на него, нажим острия, я различал его и думал, как долго еще, пока не услышал голос, пока он не прозвучал. Откуда-то, я не смог понять откуда. Но старик все глядел на меня, нажимая на грудь. Очень сильно. Коллега его тем временем переходил комнату, я мог бы взглянуть на него, мог улыбнуться, но не видел его, не мог. Старик вслушивался, только вслушивался, и все. Я следил за ним, он это видел. И видел, что я жду. Я знал, как ждать, ну и ждал. Старик, его коллега. Ответственность на них. И тут вдруг заговорил кто-то другой. Кто-то другой. Я знал это, знал. Заговорил. Друзей не бывает, сказал он, других не существует.

Скрипучий голос, потом молчание. Никто в комнате, похоже, и пошевелиться не мог. Я подождал, потом перевалился на бок, потому что старик держал уже не так крепко. Я думал понять, чей это голос. Я знал, он еще прозвучит, и я признаю его. Знал, что так и будет.

Огонь уже угасал, света было немного, но был запах, да, сладковатый, грязный уголь, сырость, что-то так. Я вглядывался туда, где светло, видел на себе их глаза. Как будто они думали, что я не из них. Теперь они знали истину, лежавшую в этой демонстрации, все молодые коллеги. Возможно, раньше они могли ее отрицать. Примеры, их можно учитывать не учитывать. Я увидел в другом конце комнаты коллегу старика, как он сидит, вроде бы развалясь. Да нет, не развалясь. Увидел, как он глядит на меня, с любопытством. И с надменностью. Вот это он зря. Я знал это, и мог это сказать, оспорить, я видел это, да, надменность, высокомерие, еще бы, правая рука. Интересно, почему старик выбрал его. Я был бы лучше. Я способен на все, мог преуспеть, и без всякой надменности.

Все тот же заговорил. Я узнал его. Он обращался сразу ко всем. С другой стороны, сказал он скрипучим голосом, вы обязаны знать и это.

Но он не закончил, а просто оглядел комнату, как будто смиряясь со всем. Вошли другие. Я почувствовал, что-то сместилось в атмосфере. Старик начал двигаться и так методично, что рука его представилась мне старыми клещами, проржавевшими изнутри, всегда немного запаздывающими. Таким клещам вовсе не надо думать о том, того они стискивают, не того. Они вцепляются, и избавиться от них уже невозможно. Он похлопал меня по плечу, бормоча что-то про то, что я свою роль отыграл.

Правой руки в комнате уже не было. И третьего тоже, который говорил.

Я бы сказал так, никто настоящей возможности не получает. Мне ее не дали. Поэтому я бы сказал, что со мной обошлись не по честному. И закрыл глаза. Я только надеялся, молодые это поймут, увидят, что я пришел в наш мир не по выбору, сделанному в результате вот такой демонстрации. Если кому интересно мое мнение, так я бы лучше и не жил. Конечно, старик мог это знать, мог не знать, какая разница.

Я знаю, кто за нам следил, за мной за ней. Он разносил всякие выдумки, рассказывал сказки, баснословные небылицы для агентств новостей, переходя из этого мира в другой и во все остальные миры ближней и дальней вселенной. Да. Выискивал сплетни, думал, я могу что-то ему сообщить. Чего он от меня хотел, это ни для кого не секрет. Он может взять надо мной верх, подумаешь, «защитное формирование», так он считал, но мне было плевать, что он там считает, и всегда было плевать, даже и на то, что он считал меня дураком. Называл нас друзьями, таскался за нами, разговаривал с моей спутницей, с товарищем, в укромных местах, дурак, думал, раз укромное, так никто и не слышит, называл нас друзьями, друзьями, думал, мы совсем дураки. Ты не то, что разные прочие, говорил он.

Какие разные прочие, о чем ты?

Друг, говорил он, и тут его просто убить хотелось, да, ну как у тебя нынче с горлом, но я бы его убивать не стал, да и никого. Если он теперь мертв, ну значит так, мертв, может ему горло кто перерезал, почему не из пистолета, кому хватило энергии, да, конечно, это интересный вопрос. Он исчез. Исчезнуть может любой, и жена моя тоже, и товарищ, и также другая семья, и друзья. Кто же не исчезает. В тот день он пришел в нашу секцию, мистер рассказчик баснословных небылиц, а я с товарищем, мы лежали под одеялом. И я сказал ему, Чего тебе от нас нужно?

Такой язык он понимал. Есть же общий язык, между мужчинами, с женщиной, почему он не уходил и следил за нами, за мной, что себе думал, зачем за нами присматривал. Он знает, этот человек, он знает. Он был там. Думал, я такой уж дурак, мы все дураки. Почему? Я в его страну не поеду.

13. «что еще можно подумать»

Опасность была всегда. Я тогда думал про это, как она возвращается к себе домой, я знал эти риски, и какие маршруты, и будут ли там безопасности. Это было непрактично, да потом еще комендантский час. Безопасно только для чужаков, тоже за ними и коллеги следят. Кто же этого не знает. Мы с первой встречи стали близкими. И потом другие ночи пошли, иногда она приходила ко мне, иногда нет или еще приходила, но не оставалась. Я к ней домой не ходил, только она ко мне. У меня подозрений не было. Может она и ходила к другому мужчине, не знаю. Говорят, ходила к одному. Я так не думаю. Возможно ли это, да, она могла ходить к нему. Если ходила, меня это не волновало. Как это может быть, мужчины и мужчины, ревность по этим причинам. Я был с ней, и если это без продолжения, значит без, чего я тут мог добиться, разве заставить ее передумать. Она была сильная женщина, сильнее. Я так про нее думал. Мне повезло, что она у меня есть, я был благодарен, определенно.