Новый американский молитвенник - Люциус Шепард

— Непочатый край способов открыть коробку с пончиками, — подыграл я, стараясь ее развеселить.

Она сдержанно засмеялась.

— Тысяча дорог к одной цели.

— Сто способов полить цыпленка соусом.

— Но я бы не стала на это рассчитывать, — сказала она холодно.

Резко встала, подошла к бару, плеснула себе на два пальца водки в стакан. Пригубила, глядя на меня поверх стакана, и спросила:

— А ты о чем сейчас молишься, Вардлин?

— Да ни о чем, у меня, как и у тебя, времени нет.

— А если бы было, тогда о чем?

— Даже не знаю. В моей жизни и так все есть.

— Забавно, — сказала она, подошла к кушетке и присела на подушку. — Только я тебе не верю. По-моему, тебе еще многого не хватает.

Ее поведение граничило с агрессивностью, и я понял, что она намерена нанести последний удар. Выложить карты на стол. Сейчас она повернет разговор так, что нам ничего не останется, как говорить напрямую, а потом, может быть, попробует надавить на меня, пользуясь своей властью редактора, или сделает что-нибудь по-настоящему агрессивное, например скинет футболку. Тактика, которая, принимая во внимание плачевное состояние моих моральных устоев, скорее всего, приведет к желаемому результату. Ее напористость восхищала. Придется выкручиваться, иначе у нее не выиграть.

— Ну, может, мне чего-то и не хватает, но не настолько, чтобы я стал об этом молиться. — Тут я прикинулся озадаченным, точно понятия не имел, о чем идет речь, и огорченно спросил: — Господи, Сью, о чем мы вообще с тобой говорим?

Быстрая смена тревоги и беспокойства отразилась на ее лице, пока наконец оно не застыло в насмешливом презрении.

— Об эффективности нового стиля, среди всего прочего, — сказала она.

Потом залпом допила водку и направилась в свою спальню, преувеличенно покачивая бедрами, как женщина, уверенная в том, что за ее уходом следят, мысленно кусая локти. Положив ладонь на ручку двери, остановилась и повернулась ко мне, заговорив в своем обычном деловом тоне:

— Завтра важный день. Я позвоню тебе рано.

Едва за ней закрылась дверь, как я схватил из бара бутылку водки и пошел к себе писать Терезе письмо. Не изменив ей чисто технически, я стремился доказать неколебимость своей верности, рассказывая Терезе о том, что расстояние между нами сводит меня с ума, что без нее я чувствую себя потерянным, что она нужна мне как кормчий, чтобы проложить путь через эту реку дерьма, именуемую туром, — короче, все, что внешне казалось правдой, но на поверку не имело ничего общего с моим желанием писать. Я скомкал письмо, вернулся к дивану и вытянулся на нем. Было так тихо, что я слышал скрип электрического сверчка у себя в голове. Представил себе полоску голого тела между краем футболки Сью и резинкой ее штанов и задумался, а не постучаться ли к ней. Я смотрел не на небо в отверстии светового люка, а на желтовато-белый шершавый потолок вокруг, пока его поверхность не превратилась в кружевной гобелен, с которого на меня пялились глубоко запавшими глазами средневековые фигуры, одни с черепами в руках, другие верхом на лошадиных скелетах, третьи в масках, похожих на песьи головы, и со знаками зодиака на груди. Одиночество усугубило мою природную склонность к паранойе. Мне показалось, будто гостиничный номер наполнился исходящим непонятно откуда тиканьем, словно превратился в навевающий молчание и сочащийся холодноватым светом хрупкий викторианский механизм, и я мог бы поклясться, что слышу легкое потрескивание стекла, прогибающегося под гигантским весом, готового разлететься на осколки, которые посыплются вниз и разрубят меня на части, и тут мне вспомнилось, как однажды в тюрьме я сидел в одной комнате с людьми, которые завороженно слушали телепроповедника, и, когда он призвал всех, кто его слышит, встать и положить руки на телевизор, я увидел, как несколько человек, угрюмые и неустрашимые, точно зомби, шагнули вперед и выполнили его команду, а после улыбались и обнимали друг друга, как братья, и тогда я подумал: а может, мне и вправду не нужен Иисус.

В тот раз Ларри Кинг проводил свое шоу в Чикаго, и очередь обзывать меня нечестивым богохульником подошла преподобному Джерри Фолуэллу;[28]но, пока мы со Сью ждали в зеленой комнате, подошел помощник продюсера и сообщил, что Фолуэлл из игры выбыл. Проблемы с желудком. Его место должен был занять не менее преподобный Монро Трит, молодой, да ранний рыцарь христианства, прибывший из тех же мест, что и я, «откуда-то из Аризоны», сказал помощник, вертя в руках карандаш с таким видом, будто слова «откуда-то из Аризоны» были заклинанием, а карандаш — необходимым атрибутом ритуала.

— У него там церковь, здоровенная такая, вся из стекла. Вы с ним не знакомы?

— Да, я про него слышал, но какая разница, — ответил я. — Трит, Фолуэлл… Все эти придурки на одно лицо.

Помощник продюсера, лет тридцати с небольшим, одетый как студент, в наушниках и при микрофоне, на мой выбор выражений явно обиделся.

— Ну, я, конечно, не знаю, — раздраженно начал он, — но этот, кажется, чуть посерьезней, чем наши обычные христианские гости.

После этого он с нами больше не разговаривал.

— Не надо, — сказал я Сью, которая с укором глядела на меня. — Только не надо говорить мне, чтобы я не ругался у Ларри в прямом эфире. Понятно?

— Остынь, Вардлин. — Она произнесла это вяло, как обычно говорят со своими непослушными отпрысками измученные мамаши.

Я встал и налил себе еще кофе. Мне хотелось рогалик, но актриса, которая выступала в первой половине шоу, уже выбрала самые лучшие, пронзительно жалуясь при этом на упадок гостеприимства в артистических фойе. Запах ее духов так и ударил мне в нос, когда я подошел к подносу. По какой-то причине, непонятной мне самому, я был дерганый, весь на взводе, напряженно чего-то ждал, как будто мне не по национальному телевидению предстояло выступать, а круглосуточный магазин грабить, и я наблюдал за входом, стараясь выбрать момент, чтобы не подмочить свою безупречную репутацию. Мысли мои метались как угорелые. Я представлял себе, как тычу Ларри пистолетом в морду, связываю его клейкой лентой, швыряю на заднее сиденье автомобиля и мчусь куда глаза глядят, а он ведет свое шоу прямо с трассы. И это была не единственная криминальная фантазия, или абсурдистская чернуха, которая разыгрывалась в моей голове в тот момент. Когда помощник продюсера ввел меня наконец в студию, я уже совершенно убедил себя в том, что я — отчаянный парень, чья судьба грабить и убивать, покровитель мелких воришек, легенда, которую еще воспоют провинциальные поэты, святой, который будет являться в видениях мистикам Аппалачей. Сев напротив Ларри, я слегка успокоился, но окружающее представилось мне в еще более абсурдном свете. Ведущий со своими подтяжками, полосатой сорочкой и исходившим от него запахом талька напомнил мне пасхального кролика на пенсии. Я почти ждал, что сейчас откуда ни возьмись выскочит Болванщик в огромной шляпе и с чашкой чая. Мой оппонент, Монро Трит, был виден на большом телеэкране — сидел в украшенном нарядной резьбой деревянном кресле, похожем на трон, вокруг суетился гример, — а когда Ларри нас представил, преподобный скользящим движением поднял руку, отсалютовал мне на манер Джеймса Дина[29]и ничего не сказал. Сильно загорелый; явно за сорок; черный кок и баки. Бесстыдно красив, словно какой-нибудь донжуанистый торговец подержанными авто. На нем был темный костюм и галстук-шнурок с серебряным зажимом в форме креста. Я возненавидел его с первого взгляда. Мы были как пантера и волк, которые сошлись на разных берегах ручья и поняли, что оба едят кроликов, но больше ничего общего между ними нет.