О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии - Алексей Калиновский

Слово за слово ланч закончился, и все разошлись по аудиториям. Мы оказались вдвоем с заведующим кафедрой хирургии мягких тканей. К сожалению, не помню его фамилию, только года через три Джим сказал мне, что тот ушел с работы, так как у него проявились первые признаки болезни Альцгеймера. Наш разговор крутился вокруг так любимой мною абдоминальной хирургии, тем более что на следующий день мне предстояло прочитать в университете лекцию про новые виды тонко-толстокишечных анастомозов, и вдруг мой собеседник неожиданно встрепенулся:

– Скажите, коллега, а у вас бывает, что приводят животное, как правило собаку, с явными признаками кишечной непроходимости, вы берете собаку на стол, входите в полость, и вдруг выясняется, что там ничего нет, а собака совершенно здорова. Вы зашиваетесь, и собака счастливая бежит домой. Все!

– Конечно бывает! И не раз с таким сталкивался.

– А знаете, почему собаки в таких случаях выздоравливают?

– Нет.

– Мы из них злой дух выпускаем!

Это был март 1997 года. До наступления третьего тысячелетия оставалось всего три года.

Наверное, у каждого человека бывают моменты, когда его жизнь радикально меняет свое течение. Так было и у меня.

Как-то в конце марта 1979 года, перед перерывом на весеннюю распутицу, на учебно-дрессировочной площадке «Плющево» проходили испытания по общему курсу дрессировки и защитно-караульной службе. Мое участие в них было самым активным: я исполнял, как теперь говорят, роль фигуранта, а проще, бегал в специальном халате. Принимать испытания приехал Алексей Сергеевич Самойлов. Испытания прошли без каких-либо инцидентов, и после того, как результаты были объявлены, инструкторы и судья пошли в бытовку выпить «чаю».

«Чай» и хорошая закуска, как известно, способствуют задушевной беседе, и я, разомлев, проговорился, что много слышал и читал о южнорусских овчарках, но никогда их не видел.

– Ну так приезжай ко мне в питомник. «Покажу», – сказал Самойлов.

– Это куда?

– На Автомобильный завод имени Ленинского комсомола.

В те времена крупные объекты охраняли с собаками. Каждое такое предприятие имело свой питомник, которому было дано право заниматься разведением, и во многом благодаря этому тогда сохранялось уникальное поголовье отечественных пород – южнорусских, кавказских, среднеазиатских овчарок.

– Вот, кстати, работа южака. – Самойлов показал забинтованную руку. – Третью неделю на больничном.

– Что, кость повредил?

– Да нет, но изжевал в тряпку.

Через пару недель я, одетый, как денди, в светло-бежевое пальто, приехал в питомник. Открыв ворота, Лешка с большим удивлением посмотрел на мой прикид.

– Подожди, я тебе свой халат дам, а то всего уделают.

Этот знаменитый халат потом помог мне, да и всем, кто приходил работать в питомник, наладить контакт с собаками.

Первым, кого я увидел, зайдя в питомник, был стоящий на будке на выгульной площадке южак. Потом я узнал, что это Ирбис.

Мы зашли на кобелиный двор. Я уже видел много собак и чувствовал себя почти гуру, но в этот момент понял, что похож на водителя, который шесть месяцев назад получил права, жмет на газ и учит всех окружающих, как надо ездить. Я просто не ожидал, что такие собаки есть. До сих пор помню эту картину.

В первом вольере стоял Тарзан – южак голубого окраса, во втором Дик – кавказец, который, увидев меня, напрягся, превратился в комок злобы и энергии и, утробно рыча, двинулся к решетке, гипнотизируя меня жутким взглядом. Следующим был Грей – огромный рыжий кавказец, который родился в питомнике, поэтому любил всех своих и ненавидел всех чужих, а особенно пожарных и охрану в форме. За логовом Грея располагался вольер, в котором буквально бегал по потолку небольшой по размерам южак. Это был Арбек – сын знаменитого Варяга. За свою злобу он, как и его отец, был приговорен к смерти в другом питомнике и сидел в железном вольере на цепи в ожидании расстрела. Лешка забрал его, и он постепенно адаптировался. За ним был вольер с его сыном Демоном. Кличка говорила сама за себя. В следующем вольере я увидел как будто фигурку каслинского литья. Это был Тимур – один из первых среднеазиатов в Москве. Он даже не удостоил меня взгляда, настолько он считал себя выше всех.

Любой из этих кобелей мог не задумываясь порвать человека. Эти сгустки силы и злобы, усиленные тестостероном, не ведали страха. Для них не существовало авторитетов. Вернее, был один – Самойлов. Благодаря ему они были живы и работали.

– А кто из них тебя покусал?

– Это Рэмс. Его здесь нет. Он в зоне. Здесь его опасно держать.

Неужели есть еще более страшные собаки? Познакомившись с Рэмсом, я понял, что есть. Рэмс был южаком. У нас сложились хорошие отношения, но я до сих пор не знаю, как он меня не порвал, когда у него в зоне ощенилась сука, стоявшая с ним[16], и я умудрился залезть к ней в будку, оказавшись в результате между южачкой со щенками с одной стороны и крайне недовольным Рэмсом – с другой. А одну вожатую он отправил в реанимацию, когда та решила, что с ним можно фамильярничать.

Словом, я все понял.

– А у вас есть вакансии?

– Есть, как раз в моей смене.

Так я стал вожатым служебной собаки. Лешка перевернул всю мою жизнь. Это он пинком заставил меня перейти ту линию, которая отделяла от мысли поступить в академию, до попыток, третья из которых оказалась успешной. Благодаря ему я окончил курсы инструкторов и судей. Словом, он ввел меня в мир профессионального собаководства. Мы вот уже больше сорока лет дружим.

Работали мы сутками. Как-то за ужином Лешка между делом сказал:

– Поедешь в Питер на Балтийский завод, там надо одного среднеазиата забрать.

– А что за кобель?

– Нормальный. В четыре месяца съел первую семью, в семь его уже привязали к батарее во второй и только выводили гулять, в десять отдали в питомник. Вот теперь его нам отдают.