ДМБ-2000 (66-ой - 1) - Макар Зольников

Наш прапор, упоровшись с кем-то палёной осетинской водки, проспал. Зато не проспали встречающие нас сослуживцы, прикатившие в Хасавюрт вовремя. За окном вагона стелилась самая настоящая сметана сизо-тяжёлого тумана. Из него, между заборчиком и белым зданием, совсем как крокодил в дельте Нила, совершенно бесшумно вылез нос БТР-восьмидесятки.

Первый раз

Палатки, палатки, еще раз палатки с обеих сторон. Растяжки, деревянные грибки с дневальными, редкие военные, ошалело смотрящие на нас, вполне себе зелено-камуфлированных. Мы-то считали, что наши первые комки подвыцвели за лето, ага. Эти парни, остающиеся за спинами, смотрелись пегими. Верх одного цвета, низ другого, кепка третьего. Все оттенки выгоревшего, пропыленного, пропотевшего и стиранного щётками да хозяйственным мылом.

— Здесь становитесь, — сказал старлей Бес и нырнул в офицерскую палатку.

Мы встали.

Дырка пролома за спиной, бетон площадки с грузовиками и БТР-ами, капониры, где торчали первые «бэшки» и виднелся 131 с какой-то хренью в кузове. Серая земля, серые валы из земли, серые траншеи, убегающие куда-то к серым валам.

Три палатки перед нами, слева — сбитая из разномастных досок каптерка, справа — офицерская палатка. Бетон перекрытия над головой и проемы, ведущие куда-то к камышам. Красота, одним словом.

А еще…

Первое впечатление случается лишь раз. Ровно как с женщиной. Ровно как оказаться в бою. Если кому кажется, что не запомнишь, то это не правда. Нужно сильнее покопаться памяти. Память у нас с вами аки жёсткий диск, ничего из неё не стирается. Только, как и потроха компа, память без обслуживания, обновлений и чистки, превращается в чулан с хламом.

— Невозможно такое помнить, — как-то сказала мама, — тебе был год!

Да, именно так. В год мой папка отвёз меня к прабабушке, в Подбельск. Именно перед поворотом к ней, сидя на его коленях, щелкнул поворотник, зная — куда нажимал папка. А место, золотеющее чем-то вызревшим, нашёл лишь спустя двадцать лет — поворот перед Кинель-Черкассами, точно между моим крохотным Отрадным и совсем маленьким Подбельском.

Кроме первого раза в памяти всегда есть метки о чём-то сильном. О первом стоматологе, из СССР, с его пыточной бормашиной на системе тросов и нержавеющих дисков. О неудачных прятках, когда ногой за какую-то хрень, летишь вперёд носом и плечом, потом больно и рука как не своя. Потом косынка, растянутые связки и ты Вывих где-то на полгода.

Не забудешь первую сигарету. «Магну», из мягкой красной пачки с сине-стальными буквами, «Магну», за углом школы, когда от головы до ног вдруг странная волна и чуть дрожат ноги.

Или как перед этим, готовясь навсегда убрать кроссовки и мяч из жизни, с командой разносишь постоянных противников, три года имевших нас в хвост и гриву, а тут пролетевших как фанера над Парижем, проиграв нам, деревенщине без нормальной формы двадцать пять очков. Первая настоящая победа, она же последняя, но всегда живущая с тобой. Сорок минут пота, скрипа подошв, нескольких синяков, содранной коленки, бутылки воды зараз и последнего мяча, шваркнутого Валерой с середины поля, правой руки судьи с выставленными тремя пальцами и его же левой, с теми же тремя, поднявшимися после загудевшего кольца. И крашеных досок девяностых под задницей, когда сел и не можешь встать. И вытираешь рожу майкой, белой алкоголичкой с рыжим трафаретом номера, сделанного тренерами перед областными соревнованиями.

Или женская грудь в руках, наполовину белая, наполовину смуглая, нагло смотрящая чуть вверх острыми сосками, грудь, оказавшаяся в руках как бонус после попадания в травму со сломанным носом. Кресло лора, отвертки хрустящие перегородкой, марлевые турундочки чуть ли не в мозг, приход участкового, желающего найти не велосипед, с которого ты типа ляснулся, а злокозненных негодяев, втроём вломивших тебе свеже-горячих?!

Я вас умоляю, не смешите мой пупок, всё оно забылось после тугих девичьих сисечек в руках и впервые уползших вниз, по таким же смуглым ногами, обычных хб трусишек. Забылось и вылетело из головы, ровно как лицо с именем практикантки, что-то забывшей в больничном городке моего лета сломанного носа и перехода в стан неформалов.

После службы, поступив в универ и работая охранником, порой курил. Не табак. И, как-то раз, улегшись на лежанку на положенные три часа, всё время баловался с памятью. Открывал год за годом, совсем как папки на рабочем столе, прокручивая в голове живые яркие воспоминания, с запахами, вкусами и всем остальным.

И, обдумав всё поутру, вычеркнул из биографии употребение Марии, дочери Хуана, навсегда. Ну его к лешему, такие приходы.

А вот забыть свое прибытие на Первомайку, заставу Первомайское сухим и жарким остатком октября 1998-го никак не выйдет, даже если захочешь. Такое тоже случается ровно один раз и если вы видели «Девятую роту», то всё выглядит один в один как прилёт новобранцев в Афган. Точно вам говорю, разве что с крохотными отличиями.

А, да. Было ли:

— Вешайтесь, духи

?

А то, само собой, на ТГ-6, от злых дембелей, тянущих лямку там и не получивших свежего мяса.

Дагестан оказался без гор. Плоская равнина и только где-то на горизонте темнела полоса. Её мы рассмотрели уже потом, но сейчас всё вокруг ничем не отличалось от моей родной Самарщины или даже Кубани. Разве что дома основательнее, минарет в каждом селе, остающемся за машиной. Никакой, мать её, экзотики и все тут.

Нас привезли в кузове Камаза, нормального армейского трехосного высокого камаза, вместе с какими-то мешками. Пыль от разворота улеглась, мы выбрались и встали на благословенную землю заставы, где предстояло отдавать настоящий долг Родине. Из вагончика, где прятался штаб, пришел Бес, старлей Бессонов и повел нас внутрь бетонного скелета бывшей коровьей фермы.

Палатки, палатки, еще раз палатки с обеих сторон. Растяжки, деревянные грибки с дневальными, редкие военные, ошалело смотрящие на нас, вполне себе зелено-камуфлированных. Мы-то считали, что наши первые комки подвыцвели за лето, ага. Эти парни, остающиеся за спинами, смотрелись пегими. Верх одного цвета, низ другого, кепка третьего. Все оттенки выгоревшего, пропыленного, пропотевшего и стиранного щётками да хозяйственным мылом.

— Здесь становитесь, — сказал Бес и нырнул в офицерскую палатку.

Мы встали.

Дырка пролома за спиной, бетон площадки с грузовиками и БТР-ами, капониры, где торчали первые «бэшки» и виднелся 131 с какой-то хренью в кузове. Серая земля, серые валы из земли, серые траншеи, убегающие куда-то к серым валам.

Три палатки перед нами, слева — сбитая из разномастных досок каптерка, справа — офицерская палатка. Бетон перекрытия