Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

Томми, казалось, потерял дар речи от такого напора, но потом вновь принялся обличать Гортензию, через слово повторяя «тампон», «тампон».

— Ладно, Томми, хватит уже! Я готова поверить, что ты не знал, что такое тампоны, пока не нарвался на мой… Надо привыкать, если хочешь когда-нибудь замутить с девушкой… С настоящей девушкой. Не с той алкашкой, которую ты притащил в субботу вечером…

Он замолчал, развернулся и вышел из кухни, бормоча на ходу: «Жуткая девка, а? Просто Нарцисс в юбке! Говорил я им, никаких девок в квартире! И ведь прав был, как оказалось!»

Гортензия посмотрела ему вслед и проверещала:

— Знай же, что человек, который не сосредоточен на себе, ничего в жизни не добьется! Если я в двадцать лет не буду Нарциссом в юбке, к сорока я превращусь в мать Терезу! Нет уж, нет уж! А ты должен брать с меня пример, вместо того чтобы критиковать. Один урок — пятьдесят фунтов, если хочешь, я выпишу чек.

И она вошла на кухню, чтобы сварить себе кофе.

Ей предстояло всю ночь работать. Тема домашнего задания: нарисовать целый гардероб, основываясь на трех базовых цветах — черном, сером и темно-синем, начиная с обуви и заканчивая очками, платочком, сумкой и другими аксессуарами.

Остальные три соседа уже ждали ее возле кофе-машины.

Питер, Сэм и Руперт.

Сэм и Руперт работали в Сити, а Сити лихорадило. Они приходили с работы все позже, горбясь под грузом забот, и за чашкой вечернего кофе вспоминали, кого еще уволили за последний дни. А утром они вставали все раньше. Скрипя зубами, читали объявления в газетах.

На кухне установилась плотная удушливая атмосфера нависшей беды. Нахмуренные брови, унылые лица — страдание напоказ.

Гортензия выбрала в кофе-машине режим «очень крепкий», включила: ни единое слово не слетело с уст трех скорбящих. Она открыла холодильник, достала двадцатипроцентный творожок и кусочек ветчины. Ей необходим белок. Она взяла тарелку, выложила творожок, нарезала на тонкие ломтики ветчину. Они переглянулись с тем же трагическим видом.

— Да что случилось?! — спросила она наконец. — Вы все думаете про тампоны, и у вас отбило аппетит? Вы не правы. Знайте, что тампоны способны саморазлагаться и не засоряют природу.

Она хотела сострить. Сказать что-нибудь забавное, чтобы разрядить обстановку.

Они одновременно пожали плечами, глядя на нее с немым укором.

— Я не знала, что вы такие впечатлительные, парни. Я натыкаюсь на ваши грязные трусы в коридоре, на вонючие носки, на презервативы возле мусорного ведра и грязные тарелки в раковине, на липнущие кружочки от вашего пива и ничего не говорю! Или, наоборот, говорю себе — такова мужская натура, они всегда оставляют бардак на своем пути. У меня не было брата, но с тех пор, как с вами живу, я представляю, что это такое…

— У Тома сестра умерла. Сегодня утром покончила с собой… — перебил Руперт, испепеляя ее взглядом.

— Вот оно что! — с набитым ртом отозвалась Гортензия. — Вот почему он на меня набросился… А я-то думала, его из банка погнали… А почему она покончила с собой? Несчастная любовь или страх перед будущем?

Они пораженно уставились на нее. Сэм и Руперт одновременно поднялись и в едином порыве демонстративно вышли из кухни.

— Ох! Послушай, я ее не знала, его сестру! Ты что, хочешь, чтобы я рвала на себе волосы и истошно рыдала?

— Мне бы хотелось, чтобы ты проявила капельку сочувствия…

— Ненавижу это слово! До чего вонючее! А сахара нет больше? Если я обо всем не позабочусь, начинается черт знает что…

— Гортензия!!! — заорал Питер, громыхнув по столу кулаком.

Питер был высокий сухощавый брюнет. Двадцать пять лет, рябое от былых юношеских прыщей лицо, впалые щеки. Он носил маленькие круглые очки и слыл математическим гением. Гортензия так и не смогла понять, чем он занят — что-то связанное с механикой. Она кивала, когда он говорил о чертежах, опытах, проектах, двигателях, решив для себя, что ей не стоит вдаваться в эти материи. Она встретила его в поезде «Евростар», ей пришлось тогда тащить три тяжелые сумки. Он предложил помочь. Она протянула ему две, самые тяжелые.

Именно благодаря Питеру Гортензия смогла вселиться в дом. Он мужественно бился за то, чтобы друзья согласились на присутствие девушки в качестве соседки. Гортензии понравилась идея жить с парнями. Ее предыдущие опыты совместного проживания с разными девицами были плачевны. А парни, если отбросить их неряшество и пофигизм, были гораздо приятнее в повседневном быту. Они называли ее «принцессой» и сами чинили сломанные батареи и засорившиеся раковины. И все были немножко в нее влюблены… По крайней мере до сегодняшнего вечера… «Так-так, сейчас мне надо из кожи вон вылезти, чтобы вернуть их расположение. Мне необходимо остаться в этом доме, необходима поддержка Питера, если вдруг случатся неприятности. И потом, его сестра работает костюмершей в театре, и она вполне может когда-нибудь пригодиться. Успокойся, успокойся, деточка, и сосредоточься на судьбе этой несчастной самоубийцы».

— Ох, ну ладно. Согласна, это очень грустно. Сколько ей лет-то было?

— Не пытайся притвориться, что тебе интересно, так ты кажешься еще бессердечнее. Уж больно фальшиво звучат твои слова.

— Ну тогда что мне нужно говорить, а? — спросила Гортензия и развела руками, подчеркивая свое недоумение. — Я ее не знала, никогда не видела. Даже на фотографии! Ты сам хочешь, чтобы я притворялась, а когда я притворяюсь, ты на меня злишься!

— Мне хотелось бы, чтобы ты проявила капельку человечности, но требовать этого от тебя бесполезно…

— Вполне возможно. Я уже давно отказалась собирать в своем сердце всю мировую скорбь. Ее слишком много, я и так перегружена. Нет, серьезно, Питер, почему она решила наложить на себя руки?..

— Она потеряла на бирже все свои деньги… И еще целой кучи людей, которые на нее рассчитывали.

— А…

— Прыгнула с крыши собственного дома.

— А дом высокий? — Поскольку он вновь яростно на нее воззрился, она поправилась: — Ну, то есть я хотела спросить: умерла-то сразу, хоть не мучилась?

Она поняла, что зашла в тупик, и замолчала.

Так всегда бывает, когда притворяешься: начинаешь говорить неубедительно, и это сразу чувствуется.

— Да. Почти не мучилась. Несколько судорог, и все. Спасибо, что спросила.

«По крайней мере не страдала, — подумала Гортензия. — А может, на последних метрах она одумалась… Захотелось повернуть назад, затормозить… Ужасно, наверное, умереть в грязи. Выглядишь потом непрезентабельно. Служащий похоронного бюро заколотит крышку гроба, чтобы никого не напугать». Она подумала об отце и поморщилась.

— Гортензия, тебе надо измениться… — Питер помолчал минуту и добавил: — Мне пришлось бороться за то, чтобы ты могла здесь жить…

— Знаю-знаю… Но такая уж я есть. Не люблю изображать сочувствие.