Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

– Им обещали жизнь, – рассказывал лазутчик, – если они отрекутся от ереси и признают святые таинства, Троицу и папу – наместника святого Петра. Я сам все слышал, ибо стоял под дубом, в толпе солдат де Монфора, одетый, как и они, с крестом паладина. Тех, которые отказались, тут же повесили, остальные же, став на колени, заявили о своем отречении. Тогда какой-то офицер распорядился привести собаку и стал поочередно совать всем нашим в руки нож, чтоб испытать, насколько тверды они в своем отречении. Но ни один из них не взял греха на душу и не напитал землю кровью невинной твари. Тогда их всех повесили на ветках дубов… – Лазутчик, давясь рыданиями, поклонился и хотел было незаметно уйти, но глухой удар и задрожавшие вслед за тем стены возвестили о возобновлении обстрела.

– Они готовятся к штурму! – крикнул вбежавший в епископскую келью комендант. – Как только их передовой отряд покажется на опушке, они остановят катапульту и полезут на стены.

– Мы примем этот бой, Мирпуа, мы примем его… Но, пока они не перестали забрасывать нас камнями, вели отрядить небольшую охрану для Рено, которого вместе с двумя Совершенными я посылаю в скалы. Может быть, им удастся незаметно выйти…

– Но у нас и без того остается не больше шестидесяти солдат…

– Я знаю, Мирпуа, знаю… Этого вполне достаточно для последнего боя, вполне достаточно. Торопись же…

Большое ядро, сломав мраморную решетку, влетело в келью и, свалив на пути стоявшего в дверях лазутчика, застряло в стене, рядом с висящей у дверей мандолиной.

– Вот видишь? – тихо сказал епископ, откашлявшись от каменного дыма. – Торопись же… ибо превыше всех нас, вместе взятых, священная чаша[6]. Пусть они скорее разыщут в скалах наших людей! Чаша и свитки не должны погибнуть, а тем более попасть в руки папистов. Иначе вся жизнь была напрасной… Вся жизнь. И вот еще что… – Старый епископ поднял руку и указал куда-то за очаг… – Там спуск в подземелье, четвертая плита от очага. Подыми ее, ибо у меня не хватит на это сил, и позови сюда Марка… Но сперва подыми.

Это были последние слова, которые слышал де Мирпуа от Наставника Совершенных. Отвалив тяжелую каменную плиту, он сбежал вниз, в общую залу, и, кликнув пажа, велел ему подняться к епископу. Минуту спустя он уже прыгал по заваленному битым камнем и щебнем двору, содрогающемуся под ударами ядер. Штурм мог начаться с минуты на минуту, но ни одного лучника не было на стенах, и под котлами с оловом еще не горел огонь.

– Подойди ко мне, мое дитя, – ласково улыбнулся епископ, увидя в дверях своего пажа. – Найди мою шкатулку, и спрячь ее хорошенько, а после полезай туда, – он указал на черный провал в полу. – Отсидись там, пока не станет тихо, а потом уходи в горы. Может, встретишь кого из наших или сумеешь пробраться в Юссон… Одним словом, сбереги шкатулку и хранящийся в ней кинжал… Кто знает, не будь его – все могло бы сложиться иначе… Жизни стран и народов, дитя мое, порой зависят от пустяков. Много превратностей пережил мир из-за этого кинжала, который достался мне от… Все равно, мой мальчик, ты не знаешь этого человека. И дело не в нем. И даже не в самом кинжале, коснуться которого не позволяет мне обет совершенства. Просто помни, Марк, что радикальной переменой ничего нельзя улучшить. Можно только ухудшить… Это мой завет тебе – все, что я могу подарить на прощанье… Ну, ну, ступай… – Епископ д’Ан Марти поцеловал мальчика в лоб и подтолкнул его к дверям. – Разыщи шкатулку в моей библиотеке и без промедления возвращайся сюда.

…Больше они никогда не увидели друг друга. Только рыцарю де Мирпуа в тот момент, когда палач ломал ему кости, довелось увидеть епископа в последний раз.

Он стоял у столба со связанными за спиной руками, обложенный поленьями и хворостом, а белые волосы его тихо шевелились под ласковым весенним ветерком. Мелькнули суровые, измученные лица Совершенных, сквозь темный частокол копий блеснули шлемы и кресты построенных в каре христовых воинов. Потом все потонуло и исчезло в водовороте нечеловеческой боли…

Предание говорит, что, когда остыл страшный закат и длинные лиловые тени легли на подернутые белой пыльцой кучи угольев, слетели с неприступных вершин Монсегюра бесшумными птицами последние хранители тайны. Они были невесомы, эти четверо Совершенных, и невидимы для людского глаза. Едва касаясь ногами земли, проскользнули они через вражеский лагерь, не потревожив даже горький голубой пепел. Никто не видел, как спустились они с высот, и никто не слышал, как прошли они мимо, унося с собой тайные, неведомые святыни. Все было так, как обещал когда-то в своих проповедях великий Мани. Исполнилось предначертание. Мертвая материя и грубая живая плоть стали подвластны Совершенным, пространство покорилось им, и даже необоримое время избавило их от своего извечного гнета. Навсегда молодыми и бессмертными ушли четверо Совершенных в неведомые земли, и сокровенная сила их ушла с ними.

Один только Мирпуа узрел вдруг, как мелькнули в дрожащем над отгоревшим пепелищем воздухе четыре стеклистые тени, но тут загоняющий деревянные клинья палач раскрошил ему на ногах кости.

Ибо сказано: понедельник день тяжелый. В 9.15 Люсина вызвали к начальству. Он спустился двумя этажами ниже и длинным коридором, устланный красной ковровой дорожкой, прошел в приемную. Секретарша сразу же доложила о нем. Закончив телефонный разговор, генерал нажал кнопку звонка, и Люсин прошел в кабинет.

Пробиваясь сквозь колеблемую ветерком шелковую занавеску, солнечный свет падал на красивый, навощенный паркет размытыми квадратами. Крохотные зайчики бодро метались по кремовым стенам, ослепительно блестели на золотой раме портрета Ленина и на полированной доске стола заседаний. Зеленые огоньки весело горели на серых панелях селектора и сложных телефонных агрегатов.

Но Люсин знал, насколько непрочна эта безмятежная солнечная тишина. Сейчас генерал подымет голову от бумаг, отложит в сторону ручку и… Люсин уже хорошо изучил все предшествующие разносу признаки. Если входящий в этот необъятный кабинет заставал генерала с пером в руке, можно было готовиться к непогоде. Примета была верная. Словно солнышко в океане, садящееся на горизонте в тучу.

Если солнце село в тучу,

Жди к утру большую бучу.

– Ну, как там у вас, товарищ Люсин? – Генерал сунул ручку с ракетным оперением в гнездо, отодвинул бумаги и снял очки. – Продвигается?

– Пока не очень, товарищ генерал, – честно признался Люсин.

– Хоть что-нибудь есть?

– С полной уверенностью сказать нельзя, – дипломатично увильнул Люсин и едва заметно выдвинул ногу вперед, будто готовился встретить порыв ветра.

Но генерал сегодня проявлял редкостное терпение.

– Садитесь, – пригласил он, разглаживая розовые вмятины от очков на переносице.

Люсин молча наклонил голову, прошел через весь кабинет и сел сбоку от генерала, за крохотный столик для стенографистки.