Боги осенью - Андрей Столяров

Было ясно, почему он отказался от неизбежного вроде бы поединка с Гийомом и, напротив, так легко и охотно согласился сражаться со мной. Гийом для него был слишком опасным врагом, а меня он серьезным противником вообще не считал. Так, заносчивый глупый мальчишка, которого следует слегка проучить. Правда, «слегка» в данном случае означало – именно смертью. Он играл со мною, как сытая кошка с мышью, – то чуть-чуть отпуская и давая таким образом слабую надежду на жизнь, то решительно пресекая эту надежду одним быстрым движением. Я догадывался, почему завершающий смертельный удар до сих пор не последовал. Забавляясь со мной, выставляя напоказ мою беспомощность и неумение драться, он не просто делал из меня самоуверенного дурака, он тем самым унижал Алису, которая назвала меня своим мужем. Это была расчетливая и тонкая месть. Вероятно, вполне в духе всех их законов и отношений.

Не могу передать, какая ненависть охватила меня при этой догадке. Для него я был не человеком, которому больно терять друзей и еще больней умирать, не приятелем Геррика, спасшим его и посвященным в воины, не законным мужем Алисы, пусть даже названным таковым под давлением обстоятельств, моя личность, по-видимому, вообще не имела значения – я был для него лишь пешкой в какой-то второстепенной игре, деревянной фигуркой, лишенной души и собственных ощущений, закорючкой, которую можно было смахнуть с доски в любую минуту. Эта минута еще не наступила, но она – близится.

Я был оскорблен, раздавлен, унижен, вероятно, не меньше Алисы, которая сейчас с беспомощным гневом наблюдала за происходящим. У меня онемели пальцы, а сердце билось на тонкой ниточке, готовой вот-вот лопнуть. Так, наверное, чувствует себя человек, внезапно узревший сдвинувшуюся с горы лавину и не могущий ни отпрыгнуть от нее, ни даже пошевелиться. Вероятно, для лорда Тенто я уже просто не существовал. Я был для него по ту сторону жизни и смерти. И вместе с тем ненависть, загоревшаяся во мне, была так неистова, что словно пробудила новые силы. Поднялась волна свежей, неистощенной энергии. Мышцы обрели упругость, а тело – проворность и гибкость. Каждое движение, каждый шаг давались мне теперь значительно легче. Я перестал задыхаться как рыба и хватать ртом воздух. Видимо, прав был Геррик: чтобы сражаться по-настоящему, надо хотеть убить. Если не хочешь убить, значит и не убьешь. А я теперь по-настоящему хотел убить лорда Тенто.

По-моему, даже Эрринор это почувствовал. Он уже не был, как прежде, бесплотной детской игрушкой, служащей лишь для забавы и не могущей нанести никому никакого вреда, – он чудесным образом изменился буквально за считаные секунды: тускло-мертвенный, как из дерева, клинок посветлел, стал живым и блестящим, как будто протертый маслом, нездоровая яично-желтая сыпь на краях осыпалась, а по лезвию вновь побежали дымчатые быстрые тени. Я вдруг ощутил его стремительно разящую тяжесть. Причем, если раньше, пытаясь тренироваться с Герриком, я едва-едва, выворачивая суставы, преодолевал ее ртутную непокорность, то сейчас Эрринор казался и легким, и тяжелым одновременно. Легким – когда я возносил его для удара, и тяжелым – когда клинок устремлялся в сторону лорда Тенто. Он стал как бы продолжением моей руки, частью меня самого, такой же естественной, как вытянутые вперед пальцы; мне не надо было задумываться, чтобы вывести его туда, куда я хотел бы, – это получалось само собой, инстинктивно, безо всякого напряжения. И теперь, натыкаясь на меч лорда Тенто, он не звякал тупо и обреченно, как мертвый, а рождал настоящий волнующий боевой звон металла. Мне казалось даже, что в звоне этом начали проскакивать чистые музыкальные ноты. Вдохновенная симфония звезд была еще не слышна, но отдельные звучные такты уже прорезывали сумерки набережной, и уже грозно поскрипывали бронзовые тополя, и уже отзывалась смятенным плеском вода в канале.

Что-то неуловимо менялось.

Главное же, что Эрринор, ожив, не просто воплотился в некую часть меня – он стал моим сердцем, моим мозгом, моей кровью, кипящей и насыщающей меня яростью. Не я управлял им, а он – мной, приводя в движение мускулы и заставляя тело делать нужные повороты. Казалось, пробудилось все то, чему когда-то безуспешно учил меня Геррик: и раскачивание корпуса с внезапным выбросом клинка сбоку, «порыв ветра», как назывался этот прием, и «полет стрижа», и «кузнечик», и «прыгающая лягушка», и даже трудное «цветение лотоса на воде», когда меч возникает перед противником из распадающегося сияния – все это без особых усилий складывалось, открывалось и перетекало друг в друга. Точно Эрринор сам хранил все бесчисленные и хитроумные приемы боя и теперь, получив меня в качестве движущей силы, направлял эту неразумную силу именно туда, куда следовало.

Мы с ним как бы поменялись ролями. Он был хозяином, а я – его послушным рабом. Я даже не уловил, когда, собственно, это произошло. И лорд Тенто, по-моему, тоже не уловил. Он по-прежнему с равнодушной грацией парировал мои наскоки, жестикуляция его не убыстрилась, и лишь когда лезвие Эрринора, именно в «лотосе на воде» вынырнуло, словно из ниоткуда, и, взрезая холодный воздух, прошло в непосредственной близости от его груди даже, как мне почудилось, зацепив коричневый шелк камзола, он был вынужден дернуться, по-видимому достаточно неприятно, и впервые за время нашего поединка сделать поспешный шаг назад.

Я перехватил его изумленный и, кажется, немного растерянный взгляд. Тенто явно не ожидал от меня такого искусства и прыти.

– А ты, оказывается, кое-что умеешь, малыш, – сказал он с одобрительным уважением. – Это школа Геррика? Ну-ну. А я всегда считал его плохим педагогом…

Блистающим полукругом он заслонился от моего следующего выпада и, вероятно решив, что игра в кошки-мышки слишком затягивается, вырос всем телом и едва уловимо для глаз нанес три мгновенных удара.

Страшны были эти неожиданные удары. Точно три стальных молнии почти одновременно обрушились на меня с неба. Воздух, расслаиваясь, забурлил шипением и пузырьками. И если бы лорд Тенто нанес эти удары в начале нашего поединка, то, вне всяких сомнений, я распался бы после них, как апельсин, на множество долек. Однако он слишком долго тянул и демонстрировал мою глупость. Момент, когда кошка могла беззаботно прихлопнуть мышь, был упущен. Мышь за это время, оказывается, тоже кое-чему научилась. И хотя смерть, устремившаяся ко мне, была именно смертью и чуть было не достигла сердца, я все же каким-то немыслимым чудом сумел избежать ее страстных объятий.

Первый удар я увел в сторону «скатом»: меч лорда Тенто со звоном скользнул по поверхности Эрринора и, по-видимому не сдержав инерции, будто лемех вспорол серую корку асфальта. Ровный край ее загнулся со скрежетом.

– Ах!.. – сказала Алиса у меня за спиной.

Она, по-видимому, не сдержалась.

От второго удара я довольно расчетливо уклонился, и парящий зеркальными отражениями лунный металл прошипел, нажимая воздух, около самого моего уха. Еще чуть-чуть – и я остался бы без головы.

Правда, «чуть-чуть» не считается.

И последний удар, нанесенный, по-видимому, в некоторой растерянности – неожиданностью уже было то, что первые два не достигли цели, – повинуясь вставшему наискось Эрринору, я уверенно принял на всю пружинящую длину клинка, сам не понимая как, сделал кистью руки плавное вращательное движение – отброшенный меч лорда Тенто взлетел вверх, а я, заканчивая прием, едва не шмякнулся, запнувшись обо что-то кедами, но – протанцевав на одной ноге, развернулся вокруг оси, успев все же выставить Эрринор навстречу противнику.