Поместье потерянных грез - Дороти Дэниелс

— А теперь представь, что будет, когда ты ее вылечишь, и все об этом узнают, — воскликнула я. — Но мы ведь делаем это не с корыстными целями, правда, Ник? Она больна, она мучается, ей нужна помощь. И только мы можем ей помочь. У меня такое чувство, что она не только зависит от нас, но и надеется на нас, и если мы ее подведем…

Он хмуро кивнул.

— Боюсь, что тогда ее мозг отключится уже навсегда, никакой надежды не останется.

— Я буду неотлучно при ней, не оставлю ее ни на минуту, — торжественно пообещала я. — Буду делать все, чтобы ее приободрить, и прослежу, чтобы никто не говорил с ней о неприятном. Когда ты вернешься?

— Завтра. Это в том случае, если ты не пришлешь за мной раньше. Постарайся как можно больше занимать ее разговорами, какими угодно. Пусть она не реагирует — это неважно. Не оставляй ее в пустоте. Ну, а если все наши методы окажутся бессильны… что ж, у меня есть в запасе одно средство. Не очень бы хотелось прибегать к нему, но если придется… я попробую.

— Какое-нибудь новое лекарство?

Оказалось, однако, что я была слишком невежественна.

— Нет, не лекарство. Гипноз.

— Гипноз?! — Я, наверное, ослышалась. — Но ведь это… все равно, что черная магия!

— Нет, Анджела, это не черная магия. Это вполне обоснованный научный метод. Я знаю, что о нем идет дурная слава, но при правильном применении он может дать поразительные результаты.

— Должна признаться, меня этот метод лечения пугает, — сказала я. — Наверное, потому, что я его не понимаю.

— Нечего бояться, — заверил Ник. — Во многих случаях этот метод оказался очень успешным. Фрейд в него верит, да и другие врачи тоже. Иногда, в случаях, подобных Евиному, гипноз помогает разрушить завесу молчания. Но бывают и другие результаты, прямо скажем, нежелательные. Пожалуйста, Анджела, не говори об этом никому. Большинство людей, как и ты, считают это черной магией. Ах, Анджела, если бы ты только знала, сколько еще нам предстоит открыть тайн в человеческом мозге! Одной жизни на это не хватит. Но я буду стараться сделать все от меня зависящее. Может, какие-то его тайны и откроются.

— Тогда… позволь мне помогать тебе, — попросила я. — Я уже не боюсь. Я ведь тебе верю, как никому в жизни.

— Благодарю тебя. Ну, а теперь я все-таки пойду, иначе хозяева дома наверняка догадаются, что мои интересы связаны не только с Евой. Смотри за ней, Анджела. Но главное, береги себя. Все-таки это опасный дом, особенно для тех, кто попытается разобраться, чем же именно он опасен.

Он ушел. Я даже не сошла вниз проводить его — мы ведь решили, что я не буду оставлять Еву ни под каким предлогом. Я только помахала ему из окна, а потом долго смотрела вслед его коляске.

В этот день все, кому случалось зайти к Еве, были у меня на посылках: я просила их принести журналы, книги, сходить за едой. И в то же время, прежде чем пропустить кого-либо к Еве, я строго-настрого внушала каждому, что ни в коем случае нельзя говорить с ней о неприятных вещах; об отравленной лисе или мертвых птицах запрещалось даже упоминать.

Но, похоже, от всех моих строгостей было мало проку. Она отказалась от обеда и лишь чуть-чуть поела во время ужина. Когда кто-нибудь приходил навестить ее, она сидела еще более безучастная, чем когда-либо, не поднимая глаз от пола. Когда посетителей не было, она вставала с кресла, отходила в угол, поворачивалась лицом к стене и могла стоять так часами; наверное, это был единственный доступный ей способ отгородиться от внешнего мира и от того страшного в нем, с чем ей не под силу справиться. Сердце разрывалось от жалости в эти минуты. В то же время я переживала и за Ника: его карьера зависела от скорейшего выздоровления Евы, но, похоже, ни того, ни другого в ближайшем будущем ожидать не приходилось.

В девять вечера зашел мистер ван Дорн, очень ненадолго. Выходя, он сделал мне знак последовать за ним. Оказавшись в гостиной, он плотно закрыл за собой дверь.

— Не знаю, право, не знаю, как долго смогу все это выносить, — произнес он хмуро. — Я не вижу никакого улучшения. Мне даже кажется, что ей стало хуже. Я знаю, это не ваша вина. Вы проявляете чудеса преданности и добросовестности. Так же, как и ваш друг доктор Рисби. Его мне также не в чем упрекнуть. Просто… мне кажется, ни один врач ей уже не поможет.

— Прошу вас, мистер ван Дорн, не говорите так, — взмолилась я. — Дайте дочери шанс. Ей уже становится лучше, это точно — я ведь все время при ней и могу заметить малейшие изменения.

— Да, да, я знаю. Но ведь вы тоже видите — сейчас ей стало хуже.

— Это наша вина. Вернее даже — моя. Мне следовало с самого начала ограждать ее от неприятных впечатлений. Надо было очень строго следить за этим. Всем здесь кажется, что, если она не реагирует на слова и ничего не отвечает, значит, и не может их воспринимать. Все уверены, что она ничего не слышит. На самом деле это не так.

Он только печально покачал головой.

— Мисс Вингейт… дело в том, что нам с миссис ван Дорн скоро опять придется уехать. Надолго. Мы не будем знать ни минуты покоя, если она останется здесь, без вас, в таком состоянии.

— Но ведь в клинике ей не будет лучше.

— Мы устроим ее в самую лучшую клинику, только для избранных. Это значит, достаточно дорогую. Там она получит наилучший уход, какой только возможен, и самое доброе отношение, какое только можно получить за деньги.

— Но там она никогда не поправится, — стояла я на своем. — Там не будет таких врачей, как доктор Рисби. Поймите, мистер ван Дорн, ведь он специально изучал подобные случаи. Он знает, как их лечить. И потом… там вокруг нее не будет людей, которые ее любят и которых любит она. Нет, там она никогда не поправится. Вы можете проститься с дочерью, мистер ван Дорн.

— А я сомневаюсь, что она вообще сможет поправиться где бы то ни было, — ответил он. — Я, конечно, еще буду советоваться с врачами, с доктором Рисби и с другими тоже. Но поймите и вы, мисс Вингейт: мы не можем уехать надолго и оставить ее здесь в таком состоянии, даже среди тех, кто ее любит, как вы говорите.

— Ну, дайте ей еще немного времени, — взмолилась я снова.

— Только до нашего отъезда, — сказал он, на этот раз вполне твердо. — Примерно через неделю, думаю, мы будем готовы ехать. Это и есть то время, которое вам остается. Мне очень жаль. Мы почему-то очень надеялись, что с вашим появлением что-нибудь изменится, но, похоже, все надежды напрасны.

Он тяжело вздохнул, провел рукой по глазам и повторил с чувством, которое мне трудно передать:

— Все напрасно… все. Я сдаюсь.

Да, подумала я, теперь действительно все. Было ясно, что переубедить его мне не удастся, что бы я ни сказала, что бы я ни сделала.

Итак, у нас есть неделя… всего неделя, чтобы сделать все, что мы еще можем сделать… хотя на это могут потребоваться многие недели и даже месяцы. Разочарование было так велико, что я даже не сразу решилась вернуться к Еве после того, как он ушел. Нельзя было показать ей, в каком я отчаянии. Меня к тому же преследовала страшная мысль: еще, один шок, еще один приступ ужаса — и ей уже не вернуться в мир нормальных людей.