Срединная Англия - Джонатан Коу

— Прошу прощения, ничего, если я свою жену заберу обратно?

И Бенджамин ответил:

— Конечно. — И сдал назад, а затем пошел искать бар, отчетливо понимая сейчас лишь одно: надо выпить.

Июнь 2012-го

Бенджамин потрясенно осознал, что прожил на мельнице два с половиной года. Куда подевалось время? Помимо поездок к отцу в Реднэл два-три раза в неделю, Бенджамин не понимал, что́ за эти тридцать месяцев сделал конструктивного. Выполнял кое-какую ремонтную работу по дому, ездил в Шрусбери за продуктами, готовил себе все более изобретательные лакомства… Ничто из этого не добавляло к дельно прожитой жизни, вынужден был признать он. Быть может, утрата Сисили оказалась ударом сильнее, чем Бенджамин сознавал, и он с тех пор жил в состоянии эмоционального шока. Или, вероятно, в пятьдесят два досрочно успокоился и обленился.

За все это время он о своем романе толком и не думал. Или о цикле романов, о романе-хронике — или как там этой чертовой штуке положено именоваться. «Непокой», проект, над которым он работал со времен своего студенчества в Оксфорде в конце 1970-х, уже разросся до полутора миллиона слов, то есть стал объемнее всех работ Джейн Остен и Э. М. Форстера вместе взятых. Рожденный объединить пространное повествование о европейской истории со времен прихода Британии на Единый рынок в 1973-м с подробным отчетом о внутренней жизни автора в тот же период, этот проект усложнялся тем, что у него имелся музыкальный «саундтрек», сочиненный самим Бенджамином, но каковы в точности отношения этого саундтрека с текстом, сам Бенджамин все никак не мог определить. Бесформенная, разбросанная, многословная, чрезмерная, непродуманная, не подлежащая публикации, местами нечитаемая и в общем и целом непригодная к прослушиванию, — это понимание начало нисходить на Бенджамина, как гнетущая туча. Он не мог заставить себя бросить книгу, но растерял всякое ощущение, было ли в этой работе хоть малейшее достоинство или нет. Вот что нужно: беспристрастное мнение.

Первым делом — и как это часто бывало — он обратился к Филипу. Филип — надежный друг в любых невзгодах, тем более последнее время, раз Филип теперь зарабатывал на жизнь, редактируя сложные рукописи и придавая им форму. Но когда Филип получил по почте файлы и осознал масштабы работы, которую его просят произвести, его охватила паника и он позвонил Бенджамину с другим предложением.

— Приезжай в «Викторию» на Джон-Брайт-стрит в понедельник вечером, — сказал он. — По этому поводу проведем настоящее заседание комитета.

— Погоди… есть какой-то комитет? — спросил Бенджамин.

— Не волнуйся. Я его соберу.

«Виктория», которую Бенджамин прежде ни разу не посещал, оказалась мрачным викторианским пабом, притаившимся в неприметном углу рядом с Саффолк-стрит-Куинзуэй в Центральном Бирмингеме. Был понедельник, 4 июня, и в честь алмазного юбилея королевы, который нация отмечала целые длинные выходные, по всей стране четыре дня шел проливной дождь. Когда Бенджамин прибыл, таща на себе распечатку своего шедевра в двух увесистых коробках, лить наконец перестало, но улицы все еще блестели дождевой водой и отражали свет фонарей. В пабе его встречал не только Филип, но и два других лица из прошлого.

Перво-наперво, там был Стив Ричардз, еще один старый друг по школе «Кинг-Уильямс». Стив был единственным черным мальчиком в их выпуске, неизбежно оказывался под обстрелом расовых насмешек и издевок и претерпевал их с несгибаемым достоинством и смирением. Ныне все у него шло хорошо: дочери выросли и покинули отчий дом, а спустя много лет, проведенных в промышленном секторе, сам он посвящал себя изысканиям, интересовавшим его всю жизнь, — стал директором чего-то под названием «Центр экологичных полимеров» в одном из ведущих университетов Средней Англии. У Стива был вид тихого довольства — помимо того, что выглядел он моложе Бенджамина и гораздо здоровее.

Рядом со Стивом сидел человек, которого Бенджамин поначалу не признал. Вероятно, за шестьдесят, эспаньолка, седые волосы до плеч, вроде бы смутно знакомый, но через несколько мгновений неопределенности стало ясно, что придется представиться.

— Бенджамин? Я Том. Том Сёркис. Только не говори, что не помнишь.

Мистер Сёркис… Да! Их преподаватель английского в шестом классе. Человек, чьим вкладом в историю «Кинг-Уильямс» стал придуманный им школьный журнал под названием «Доска», в котором Бенджамин, Филип, Дуг и прочие точили свои журналистские зубы. Бенджамин в глаза его не видел лет тридцать с лишним. А теперь, поглядев пристально, помимо общих симптомов старения, не замечал никаких перемен, вообще никаких: та же стрижка, тот же потрепанный твидовый пиджак, даже джинсы расклешенные, в стиле 1970-х.

— Ну, — произнес мистер Сёркис, — надо полагать, немудрено, что ты меня не узнал. Несколько поработал над имиджем с тех пор. Видишь?

Он показал на свою левую мочку, она была проколота и с маленькой золотой сережкой.

— А… да, — кивнул Бенджамин довольно растерянно. — Вот в чем дело, наверное. Вся разница в этом. Как поживаете?

— Все еще преподаю. Приятная общеобразовалка в Личфилде. Немного не такая, как «Кинг-Уильямс», но по-своему такая же веселая. Трудности другие. И все-таки после этого полугодия уйду на пенсию. Всё — вешаю академическую шапочку на гвоздь. О, зато отличные деньки были — 1970-е, а? Когда Стив сыграл Отелло, а ты написал тот скандальный обзор. Во шуму-то наделал! А еще Дуг, конечно, с этой его политикой. У него все хорошо, верно? Вы еще общаетесь?

— От случая к случаю, — ответил Бенджамин. — Он женился на одной из самых богатых и шикарных женщин в Лондоне, у них особняк в Челси.

— Ха! Интересно, что бы об этом подумал его отец. Цеховой староста в Лонгбридже, да?

— Да — но, уверяю вас, Дуг полностью отдает себе отчет в этом парадоксе. И тот Дуга мучает, я бы даже сказал.

— Впрочем, он всегда западал на пафосных женщин, — напомнил всем Стив. — С тех самых пор, как слинял в Лондон на выходные, пока мы еще были в школе, и утратил невинность с некоей Слоан на Фулэм-роуд[32].

— Верно, — сказал Бенджамин и на миг задумался, что, возможно, не у него одного взрослая жизнь в конце концов определилась подростковой влюбленностью.

После еще некоторых воспоминаний в том же духе Филип призвал всех к порядку и напомнил, каким делом им предстоит сегодня заняться. Тем временем на широком экране телевизора в глубине паба мелькали изображения окрестностей Букингемского дворца, где юбилейные празднества королевы завершал концерт. Шёрли Бэсси пела «Брилианты навсегда»[33], а ее величество и принц Филип озирали всех с добродушным недоумением.