Берзарин - Василий Скоробогатов

И тут попался документ более хлесткий.

Это, собственно, не документ. А эпистолярного жанра произведение. Бумага достойна внимательного прочтения. Читая, убедился, что бумага редкостная. Она ценна тем, что является нетленным образцом доносительского искусства, появилась на свет тогда, когда подводились итоги сражений возле озера Хасан. Лист подписал некий полковник, фамилия которого в ГУК была вымарана тушью. Сочинитель доноса, хабаровчанин, обращался со своими «откровениями» в Москву, к заместителю народного комиссара обороны, армейскому комиссару 2-го ранга Е. А. Щаденко. Ефим Афанасьевич в годы Гражданской войны был соратником Буденного в Первой конной армии, затем находился на политработе. В 1938 году поднялся до поста начальника Управления по командному и начальствующему составу РККА, при нем формы работы с доносами и наветами чуть-чуть изменились. Донос в ГУК не пошел сразу же к лубянским спецам, а его зловоние направили в русло служебного расследования.

Приведем полный текст этого характерного для того времени «документа». Доносчик писал:

Донос датирован 14 декабря 1938 года.

Зарегистрирован в ГУК за № 00048.

Оригинал доноса Берзарин увидел впервые. Но никогда не забыть ему зиму 1938/39 года. Его тогда терзали немилосердно. Анонимки вопили: «Распни его!» Николай Эрастович все же тогда остался цел и невредим и даже не был уволен из армии. Но удары по его авторитету давали о себе знать. Приходилось объясняться по всем пунктам нелепых «обвинений». Берзарина даже несколько удивило то, что в Иркутске, Хабаровске, Уссурийске нашлись порядочные люди, которые не побоялись дать о нем положительные отзывы. Это его спасло. А вот у Константина Рокоссовского, Александра Горбатова, Кирилла Мерецкова и других генералов получилось хуже. Их тогда никто не защитил, пока не вмешался начальник Генерального штаба Жуков. Он помог им выбраться из гулаговских застенков на свободу.

Берзарин вернул полковнику-кадровику темно-синюю папку, отягченную подлым наветом, тот посвятил его в «тайны мадридского двора». Сказал, что до подписания приказа о назначении его, Берзарина, на пост командующего армией состоялся разговор у начальника Генштаба Жукова и у самого наркома. Жуков сказал маршалу, что за него, Берзарина, он может поручиться. Сказал: «Смелый, решительный командир. Армию ему можно доверить вполне». А насчет того злосчастного навета Жуков выразился так:

— Цидулок нам еще насочиняют. Напакостят. Фактически помогают Гитлеру. «Пятая колонна».

Полковник Пивень не сразу убрал берзаринское досье в сейф. Он заговорил о новом в кадровой политике. Передал Берзарину слова Е. А. Щаденко о том, что прежде некоторые командиры, в расчете на карьерный рост, или ради красного словца, раздували в анкетах свои прошлые «заслуги», особенно революционные. Они приписывали себе то, чего не было. А сочинители наветов используют хвастовство, атакуют.

— Начальство наше советует таким фантазерам заново переписать свои анкеты, убрать вранье, — сказал полковник. — Вот, например, в автобиографии генерал Конев написал, что он вышел из крестьянской среды, из семьи бедняка, сельского пролетария. А потом из доносов выяснилось, что у его деда была бакалейная лавка, был большой дом. Потому-то Ваня и окончил земское училище. И вот Ивану Степановичу пришлось пересочинять свое жизнеописание в духе социалистического реализма.

Николай Эрастович, слушая кадровика, подумал:

«Слава богу, ко мне это не относится. Я не революционер. До армии состоял учеником в типографии. Там, вместе со всеми печатниками, ходил по праздникам на митинги, демонстрации. Слушал горлопанов, пел боевые песни, хватал и раздавал толпе листовки и прокламации. Приходили к нам в цех люди с улицы, чаще всего, чтобы раздобыть подходящей бумаги для самокруток. Вместе с бумагой мы дарили им агитки.

Понимаю, что подобная детская самодеятельность не есть сотворение пролетарской революции».

Берзарин помнил содержание собственной биографии, написанной в 1936 году, которая подшита в досье. А написал он тогда следующее: