Смытые волной - Ольга Приходченко

– Если бы ты только знала, Оля, как я тебе завидовала тогда! Ты очень отличалась от остальных наших одноклассников. Это сразу было заметно. Тебя из школы обязательно забирала бабушка или соседка. А еще ты отдавала свой завтрак кому угодно, лишь бы самой не кушать, мне тоже перепадало. Но больше всего удивило, когда нам делали прививку под лопатку; девочки все разделись и все уставились на тебя, как на чудо. На твое нижнее белье уставились – самодельно сшитый лиф, к которому пристегивались чулки. А мы, дурочки, носили круглые резинки, от которых на ногах оставались глубокие полосы.

Ну, Наталья, вспомнила. Бабку мою от этих резинок коробило, они же портят ноги девочкам, и вдобавок этот ужас: сверху на всех, как под копирку, были надеты обыкновенные майки и трико. Бабка полностью выстрочила мне лиф и гладью над грудью вышила шелковыми нитками яркие цветочки с зелеными листочками, и все это отделала кружевом, выпоротым из каких-то старых простыней, называемых прошвами.

– Видишь, я до сих пор помню. Девчонки все над тобой смеялись, просто покатывались со смеху, да мы просто завидовали тебе.

– Да, ладно, брось ты! Чему завидовать? От нищеты бабка и меня, и сестру обшивала. А я, знаешь, вам завидовала, что на вас магазинные майки и трусы.

Наташка уставилась на меня:

– Поделись секретом, ты как была в школе худючей, так и осталась.

Соболева, ты же мою болевую точку нащупала. Сказать, что я оказалась самой худой в седьмом классе, это ничего не сказать. Я вымахала только в рост, такая тонкая жердь, тогда как у других девчонок были уже такие формы, хоть куда. Медсестра тогда тоже удивилась моему наряду: «У тебя что, бонна есть все эти крючки расстегивать и застегивать? Тю! Это же надо?»

И как всадит мне иголку под торчащую острием лопатку, так больно, что я заорала на всю школу. И хоть бы кто пожалел, наоборот, обозвали принцессой на горошине. Неделю после этого на уроки не ходила, температурила и не могла руку поднять. Как ни странно, у меня это место от укола до сих пор ноет. Мое тело вообще никакие уколы не переносит.

– А дальше, Наталья, что было?

Я внимательно смотрела на нее, мы с ней одного возраста, но она сильная мощная женщина с красивой грудью, ладной попкой, думаю, размера пятидесятого, если не больше, а я осталась кощеем, недотягивающим даже до сорок четвертого.

– Дальше, как у всех – влюбилась. Наверное, это не любовь была, как мне тогда казалось, а первый девичий порыв. С девчонками на танцы пошла, на турбазу в Аркадию. Ты ведь тоже туда хаживала, я тебя там видела с ребятами из вашего двора, а мы собирались с девчонками с нашей улицы. Помнишь, там промышляли два Серых? Два Сережки с Петрашевского? Они потом в артучилище на третьей Фонтана поступили.

Еще бы! Все малолетки были в них влюблены. Красавчики, сложены, как аполлоны, и таскались только за дамами с обручальными колечками, отдыхающими с маленькими детьми. Они еще носили штаны дудочки и черные рубашки. Один раз тот, который помладше, провожал даже меня, и все на этом кончилось, все-таки разница была в два класса.

– И красные у них были еще рубахи! Ага, и черные тоже! – воскликнула Наташа. – Сережка Смирнов как-то ко мне подрулил, смотрю на него во все глаза – и умираю от счастья. А он всего-навсего попросил меня передать записочку моей соседке, она постарше была, его ровесница. Вот засранец, никак не реагировал на наши жадные взгляды. Зачем им мы, сопливые девчонки, когда московские дамы приезжие, как с голодухи, охотились за ними. Еще и накормят, и напоют, а может, и денег дадут.

– Судьба одного, Наташа, мне известна, он женился на девчонке из соседнего дома. Оба выпивают, квартиру превратили в гадюшник. В этой жизни у каждого своя дорога, и никому не ведомо, куда она приведет.

– Ты права, наверное, в этом вся прелесть этой жизни на земле. И еще в надежде, которая умирает последней, – Наташка потянулась, выгнула спину, как кошка после сна. – Выпить ничего не желаешь? Ударим по-нормальному, у меня «Наполеон» настоящий есть, или «дрислингом» промывать кишки будем? Лично я предпочитаю коньячок, под него мне легче тебе все выложить. Думаешь, не знаю, какие легенды обо мне складывают? Особенно эти жлобы в синих погонах, вот уж кто старается, из жопы пар так и прет. Вперед, подруга, за встречу! Первая до дна.

В пятнадцать со справкой об окончании семи классов меня взяли на Джутовку, – продолжала Наташа. – В колхоз Макара Посмитного, пусть он и был в двух шагах от дома, бабка наотрез пускать меня отказалась. В колхозе все, кто без блата у знатного председателя, дважды Героя Соцтруда, пахали, как рабы за кусок хлеба. Но куда деваться. Люди шли, в основном приезжая молодежь, надеялись хоть на какое-то жилье. Посмитный настроил для них хлевы-общаги, но одесскую прописку ни за какие коврижки заполучить не было возможности. Пристраивались кто как может, кто женился на местной, кто учиться пошел. Но большей частью откровенно спивались – что девки, что хлопцы. Макар не церемонился, выгонял – и дело с концом, новых желающих пруд пруди, целая очередь.

– Я хорошо знала, что там внутри творилось, мы же фактически на территории колхоза жили, а бабушка моя на него всю жизнь прокорячилась, – Наталья плеснула в рюмку коньячку сначала мне, потом себе. – В цехах одно жулье ошивалось. Такие дела делали, только так. Всех своих родичей, даже младых детей-бездельников пристроили на сдельную оплату. А бабуле за двенадцать часов ежедневно, без выходных и праздниклов, всего семьдесят рублей в месяц выписывали. Подлюки. Но, сволочи, деловые, носами своими длинными чуяли, на чем можно прилично наварить, или действительно мозги такие им сам господь бог дал.

Цеховики Макару Посмитному, – продолжала Наталья, – безбедную жизнь устроили. Не урожаем, сельхозпроизводство было только прикрытием. Едва курортный сезон кончался, а они уже на всех парах гнали моду на новый сезон. То чемоданчики модные, потом большие портфели. А бижутерии сколько, разных шпилек, заколок, обручей. А пуговиц и пряжек для ремней и сумок? До черта всего. Чего только не придумывали. Моряки привезут что-нибудь симпатичное, эти моментально перехватывают – и полный вперед. Весь Привоз в сарафанах и тапочках, плавках и купальниках, из говна лудили, на один раз надеть, приезжие и такого не видели, все улетало.

Представляешь, каково бабуле было смотреть, как ушлые ребята, деньги, как говорят, из воздуха делали. Я тоже уже кое-что соображала, но бабуля старалась отгородить меня от всего этого:

«Не вздумай сюда соваться, пробивайся в люди у себя на фабрике, мы честно должны жить».

А целлофановые сумки с Аллой Пугачевой помнишь, и с этим… Леонтьевым, с Ротару? – Наталья налила мне коньяку. – Так вот, напихают в них помидоров с картошкой и рыбой, морды на бумаге под целлофаном скорчатся, все в подтеках. Правда, один раз лоханулись, вперли портрет Джины Лоллобриджиды с сиськами и Софи Лорен. Товар, что называется, в улет, нарасхват. Приезжие по сотне штук в свои мухосрански перли, для подарков, сувениров, а то и просто повыпендриваться.

– Ну и что, если у них дома не купишь.