Дивная книга истин - Сара Уинман

И она без конца повторяла эти слова, собирая все необходимые вещи для приема первых родов в ее жизни.

Солнце стояло уже высоко, когда она помчалась по тропинке через заросли. Женщину она нагнала уже перед лугом, и они вместе молча продолжили путь среди васильков, календул и маков, пока не вышли на Главный тракт.

Бетси стояла, привалившись спиной к задней стене своего дома. Щеки ее горели, дыхание было глубоким и ровным.

Меня прорвало, воды уже отошли, сказала она, завидев Дивнию. Малютка скоро заставит меня орать.

Дивния провела рукой по внутренней поверхности ее бедра и понюхала жидкость: та была чистой. Затем подняла взгляд и улыбнулась.

Идем, сказала она и, обняв Бетси за плечи, повела ее обратно в дом под взглядом миссис Хард, которая стояла перед своей пекарней со скрещенными на груди руками.

На кухне кипятилась вода. Горячий и липкий воздух был вдобавок насыщен резким запахом дрожжей, добиравшимся сюда из пекарни. В спальне на втором этаже собрались местные кумушки; родильная простыня была уже приготовлена. Бетси со стоном опустилась на кровать.

Дивния пристроила свою сумку на стуле у окна. Потом скинула блузку и достала из сумки чистый халат, квадратный кусок льняного полотна и шейный платок. Надев халат, она высоко закатала рукава, взяла кусок карболового мыла и опустила его в наполненный водой тазик. Вода оказалась чересчур горячей, и кожа сразу покраснела, но она терпела, пока тщательнейшим образом не вымыла руки и не вычистила всю грязь из-под ногтей. Потом обтерла руки полотном, обвязала платком лицо, закрыв нос и рот, и подошла к постели.

Первым делом она ощупала живот роженицы. Ребенок уже повернулся головкой вниз, и Дивния уловила инстинктивные сокращения матки – тело женщины само знало, что нужно делать. Помня, что нельзя упускать из виду ни единой детали, она приложила ухо к животу, дабы послушать стук сердца ребенка. И ничего не услышала. Голова ее пошла кругом, во рту мгновенно пересохло. Дивния сместила ухо и прислушалась еще раз, но так и не расслышала ударов крошечного сердца. Она чувствовала на себе взгляды всех присутствующих, и особенно – напряженный взгляд матери. Еще раз огладила живот, кашлянула, чтобы прочистить горло и прояснить голову. И снова приложила ухо, стараясь уловить звуки жизни. Ну наконец-то! Вот он, быстрый стук сердечка: рататататат. Она радостно засмеялась, и все женщины в комнате поняли эту радость и полностью ее разделили.

Один ребенок? – спросила мать.

Один, сказала Дивния.

И на том спасибо, сказала мать.

Кумушки рассмеялись.

Она старалась все делать так, как учила Кассия. Следи за лицом матери, оно тебя не обманет. И лицо не обмануло, потому что через два часа характер схваток изменился, шейка матки раскрылась и под оглушительный залп воплей и чертыханий здоровая новорожденная девочка высунула головку в окружающий мир.

Дивния обрезала пуповину, предварительно перевязав ее черной шелковой нитью, и торжествующе вручила младенца матери. А когда счастливая Бетси спросила, не хочет ли повитуха дать имя новорожденной, она ответила, что будет рада.

Вот и славно, пусть будет Рада! – со смехом подхватили кумушки.

Прошло еще несколько часов. Тени удлинились, солнце устало клонилось к горизонту, но Дивния все еще не покидала комнату. Она должна была убедиться, что плацента отошла должным образом, что ребенок взял грудь, что у матери нет кровотечения. В конце концов кумушки решили, что с нее хватит.

Ты уже совсем вымоталась, сказали они. Иди-ка отдохни. Все хорошо, милочка.

Дивния покинула дом, переполненная счастливым смехом, звуками младенческого храпа, гордостью вернувшегося с работы отца и благодарностями от всех присутствующих. Благодарностей и внимания к ней было так много, что ей казалось, будто она заново вступает в этот мир, на сей раз обладая новыми, прежде неведомыми возможностями.

Она вышла в теплую летнюю тьму. На втором этаже пекарни еще горел свет, и она разглядела в окне силуэт миссис Хард. Дивния дружески помахала ей рукой – сейчас было не до язвительных уколов.

Она попила воды из колонки, умыла лицо и протерла глаза. А потом зашагала обратно через луг и дальше по лесной тропе, отныне владея древнейшим секретом из всех известных человечеству. Села передохнуть на причальный камень и почти сразу же поддалась дремотному влиянию ночи. Но спала она недолго, очнувшись от звука, похожего на крик жаворонка. На самом же деле это был звук ее пробуждающейся души.

Задул ночной бриз, о чем сообщило бренчание подвешенных снаружи на бечевке ракушек, железок и костей – то была привычная музыка ночи. Дивния сняла очки и положила их рядом с керосиновой лампой. Помассировала пальцами вмятины от очков на переносице. Допила оставшийся в стакане терновый джин и промокнула губы.

Ну и как? Тебя устраивает такой конец истории? – спросила она.

Дрейк затушил сигарету.

Не знаю, как насчет конца, но это вполне сгодится для ее начала, сказал он.

Хорошо. Я вижу, ты уже начинаешь постигать суть вещей, Дрейк, сказала она с улыбкой.

Дивния встала, взяла свои очки и направилась к двери. Открыла ее и остановилась на пороге, впуская в комнату ночной воздух.

Ты слышишь их? – спросила она.

Кого?

Святых угодников. Нынче у них недобрый настрой.

Почему?

Они чувствуют, что им нашли замену. С момента твоего появления здесь они это чувствуют. И потому не дают мне спокойно спать.

Послышался крик совы.

Полночь, сказала Дивния, достала золотые карманные часы, подправила стрелки и покрутила завод.

Дрейк взглянул на свои часы. И впрямь было ровно двенадцать.

Спасибо, Дивния, сказал он.

Эти слова заставили ее оглянуться. Впервые Дрейк обратился к ней по имени. Она махнула рукой и канула во тьму.

Дрейк выглянул наружу. Ветер крепчал, деревья гнулись под его напором. Он слышал, как старуха, удаляясь, громко разговаривает сама с собой. Это его не удивило – какая только блажь не накатит, если ты живешь вдали от людей, а компанию тебе составляют только покойные святоши.

Лишь первого декабря Дрейк наконец покинул пределы лодочного сарая. К тому времени ярко-красные ягоды на кустах уже затвердели. Наступила зима.

Дивния разбудила его рано утром и, указав на два ведра – одно с золой из очага, другое с помоями, – велела отнести их к выгребной яме за туалетом. В том направлении вела довольно пологая тропа, петлявшая между деревьями.

Он сощурился, выйдя на яркий утренний свет. Крики кроншнепов и куликов эхом разносились над речным руслом; пахло сырым перегноем, а сама река оказалась вовсе не такой страшной, какой он воображал ее, ночами прислушиваясь к шуму волн. Теперь, среди увядшей лесной красоты, она вызывала ассоциации с чем-то древним и безмятежно-спокойным.