Дантисты тоже плачут - Дарья Донцова

На кухне я полезла в гигантский шкаф околовхода и обнаружила там горы специй. Никогда не думала, что, кроме красного ичерного перца, существует еще зеленый и белый. Десятки баночек с незнакомыминазваниями переполняли полки.

Детское питание нашлось под окном. Я досталакоробку с кашей, точно такой же, как у Вани и Ани, и принялась греть молоко.Увидев тарелочку с готовой едой, Юра снова заорал. Я подула на ложку и засунулаее в открытый в гневном вопле ротик. Мальчик моментально замолчал, сглотнул ираскрыл рот, как голодный птенец. Я засмеялась и поднесла следующую порцию.Минут через десять он заснул прямо в стульчике. Я отнесла его в кроватку ипошла смотреть, что поделывает мамаша.

Нелли по-прежнему лежала у двери, свернувшиськалачиком. Запах стоял как в винном погребе. Но я знала, что делать. В моейразнообразной семейной жизни существовал короткий период общения с алкоголиком,и поэтому, присев, я начала энергично растирать негодяйке уши. Через несколькосекунд та открыла глаза и попыталась сесть. Еще через минуту смогла добратьсядо ванной. Тут ей был незамедлительно поднесен стакан воды с марганцовкой.Женщина машинально выпила, и ее тут же стошнило. Пытка марганцовкойпродолжалась до тех пор, пока пьянчужку не вывернуло наизнанку. Затем язапихнула алкоголичку в ванну и, не обращая внимания на вопли, включила ледянуюводу. Короче говоря, где-то около девяти Нелли в почти нормальном состояниивосседала на кухне и пила очень крепкий и необыкновенно сладкий кофе.

– И часто так напиваешься?

– Я вообще не пью! – возмутиласьженщина. – Просто утром съела кусок готовой пиццы и отравилась.

Мне стало смешно.

– Пицца с начинкой из коньяка? – мойпалец уперся в пустую бутылку «Реми Мартен».

– Какое тебе дело до моей частнойжизни? – пошла в атаку жена стоматолога. – Много понимаешь, язва.

– До тебя и правда дела нет. Детей жаль.Избитая Ева, теперь чуть не умерший от голода малыш. А если бы сегодня никто неприехал? Когда появится Владимир? И где домработница?

Тут мы сообразили, что стихийно перешли на«ты», и замолчали. Через секунду Нелли проговорила:

– Наверное, смешно «выкать» человеку,которого находишь на полу в таком состоянии, да? Владимир приедет завтра, аЛюде я дала выходной. Хотелось отдохнуть спокойно.

– Ну, уж и оттянулась, на полную катушку.

Нелли стукнула кружкой о стол и закричала:

– Твое какое дело, может, вообщеподохнуть хочу!

Голос женщины, сорвавшись, перешел на визг, икрупные слезы покатились из глаз. Но алкоголики любят вызывать к себе жалость ижелание напиться, как правило, объясняют жестокостью окружающих. Поэтому яспокойно закурила и, дав истеричке проораться, заметила:

– Будешь хамить, расскажу Владимиру, вкаком состоянии нашла его супругу. Боюсь, что после этого тебе не придетсядолго именоваться его женой.

Нелли истерически засмеялась.

– Да не знаешь ты ничего. Владимирникогда меня не бросит. Твоя правда, он меня терпеть не может, при каждомудобном случае из дома убегает, и баб у него навалом. Думаешь, не знаю? Но всеравно, развестись Владимир не сможет никогда, понимаешь? Будем мучить другдруга до смерти, пока тапки не отбросим.

– Почему?

Нелли жадно поглядела на полную бутылкуконьяка, стоявшую в углу кухни. Ладно, налью ей маленькую дозу, болтливеестанет. И правда, после принятия «лекарства» женщина порозовела и потянулась кпачке сигарет. Я демонстративно убрала коньяк в шкафчик и повторила:

– Почему?

– По условиям завещания.

– Как это?

– Ох, долго рассказывать. Отец Владимираи его мать родили в браке только одного здорового ребенка. Остальные детиумерли в раннем возрасте от разнообразных болячек. Наверное, поэтому у отцаВладимира поехала крыша. Он поставил условие: в нашем браке должно быть какминимум двое детей, причем желательно, чтобы хоть один из них – мальчик. Еслибрак будет бесплодным, все собранные им коллекции отойдут музеям. Не будет сына– музеи получат половину. К тому же родители Владимира так меня ненавидели, чтозапретили ему в свое время даже думать о союзе со мной.

Нелли вздохнула, потом сварила нам еще кофе.Дальнейший ее рассказ служил хорошей иллюстрацией того, как далеко может зайтиродительская любовь и как просто ей превратиться в ненависть.

Оказывается, Нелли – дочь бывшего друга ПетраПавловича, отца Владимира. Одно время семьи тесно дружили, проводили вместелетний отдых, часто ходили друг к другу в гости. Подружились и дети. Но потом,когда Нелли исполнилось семнадцать, неразлучные приятели разругались в пух ипрах, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Связь прервалась. НовоявленныеМонтекки и Капулетти перестали даже разговаривать между собой. Но дети ужеуспели полюбить друг друга. Три года Владимир уламывал родителей дать согласиена свадьбу, и, лишь когда пригрозил самоубийством, Петр Павлович и ЭлеонораСергеевна дрогнули.

Свадьбу играли чудесным апрельским днем. Радитакого события Нелли поздоровалась с Элеонорой Сергеевной, но та, поджав губы,сделала вид, что не видит бывшую подругу в упор. Вражда разгорелась с новойсилой. Доходило до абсурда. Новый год супруги встречали порознь. Она со своимиродителями, он – у Петра Павловича и Элеоноры Сергеевны. Детей не было. Нелли,не чувствуя никаких родительских эмоций, вообще не хотела их заводить. Ейвполне хватало Владимира. Два года длилась безоблачная идиллия, а потом скончалсяПетр Павлович.

Завещание ошеломило Резниченко. Мало того чтоим следовало как можно быстрей нарожать детей, мстительный Петр Павловичпоставил еще одно условие. «Мой сын, – стояло в завещании, – сам, безсовета с родителями, выбрал спутницу жизни. Пусть и живет с ней теперь догробовой доски». Завещание накладывало вето на развод. В случае расторжениябрака коллекции моментально попадали в музеи. Сотрудники Третьяковки во всеглаза следили, чтобы наследники не нарушили завещания. Первый ребенок долженбыл родиться не позднее чем через пять лет после кончины Петра Павловича.

Жизнь супругов сильно изменилась послеоглашения завещания. Во-первых, Нелли, по ее словам, родила Еву. Девочкаполучилась так себе: некрасивая, неловкая и не слишком умная. Говорят, что неочень удачных детей матери любят больше. Но только не Нелли. Она сразупризналась, что несколько лет тому назад, присутствуя на празднике оглашениягодовых отметок в гимназии, сгорела от стыда и злости, глядя, как неуклюжаяЕва, спотыкнувшись на ступеньках, ведущих на сцену, получает дневник из рукдиректора последней. Хуже ее не учился никто.