Конан Дойль на стороне защиты - Маргалит Фокс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антуан тоже обеспечила Слейтеру алиби, заявив, что в момент убийства он был дома. Однако к свидетельской трибуне она вышла уже после того, как Шмальц рассказала суду о приходящих джентльменах. Эти две женщины умудрились вызвать неловкость, свойственную поздневикторианской эпохе: неловкость из-за классовой принадлежности, сексуальности, иностранного происхождения, а более всего из-за знания — или, скорее, незнания — собственного места в жестком общественном устройстве того времени. Когда лорду-адвокату представился случай подвергнуть Антуан перекрестному допросу, он ответил лишь: «У меня нет вопросов», тем самым ясно показав, что с точки зрения обвинения она уже выступила максимально действенно.
Кроме Слейтера, не дававшего показаний, на свидетельскую трибуну не всходили еще несколько заметных лиц, чье слово могло бы ему помочь. Среди них был доктор Джон Адамс, первый медик на месте преступления, который отсутствовал в обоих свидетельских списках — и свидетелей обвинения, и свидетелей защиты. В итоге присяжные так и не услышали его выводов о том, что смерть мисс Гилкрист наступила от ударов стулом. В письме Конан Дойлю в 1927 году Уильям Парк сказал, что недавние адвокаты Слейтера «никогда не слыхали о деле, в котором первый врач, осматривавший место преступления, был бы отвергнут обвинением».
Также в обоих списках свидетелей отсутствовал житель Глазго по имени Дункан Макбрейн — зеленщик из ближайшей к Слейтеру лавки, хорошо знавший того в лицо. В феврале 1909 года Макбрейн сказал полиции, что в вечер убийства, в 20:15, он видел Слейтера спокойно стоящим на пороге собственного дома. Обвинение же утверждало, будто Слейтер — уже убивший мисс Гилкрист и теперь лихорадочно мечущийся по улицам, кидающийся в подземку, уезжающий в отдаленную часть города и прячущийся там некоторое время — скрытно пробирался к себе домой пешком и прибыл примерно в 21:30. Адвокатам о показаниях Макбрейна никто не сообщил.
Однако самым поразительным было отсутствие показаний племянницы мисс Гилкрист, Маргарет Биррел. Беседуя с полицией вскоре после смерти тетки — и об этом тоже никто не сообщил представителям защиты, — она заявила, что в вечер убийства к ней в дом прибежала Хелен Ламби и сказала, что видела убийцу и точно знает, кто он.
В четвертый день, 6 мая 1909 года, адвокат Слейтера Александр Макклюр вызвал последних свидетелей защиты. Оставались лишь финальные заявления с обеих сторон, а затем судейское напутствие присяжным. Судя по дальнейшим событиям, любое из перечисленных действий, даже взятое отдельно, могло оказаться достаточным для осуждения Слейтера.
Лорд-адвокат Юр, государственный обвинитель, говорил первым, «все время комкая носовой платок в правой руке, как если бы тот был символом судьбы обвиняемого» — так описал это шотландский криминолог Уильям Рафхед. Почти двухчасовая речь, обращенная к присяжным, которую лорд-адвокат произносил, не заглядывая в бумаги, стала мешаниной из произвольных фактов, какие он только счел пригодными для нагнетания театральности, абсурдной логики (по его рассуждениям выходило, будто любому, кому хватает безнравственности быть сутенером, хватит безнравственности быть убийцей) и некоторого количества откровенно лживых заявлений:
До вчерашнего дня я считал, что перед вами возникнет серьезная трудность — поверить в то, что на свете существует человек, способный на такой низкий поступок.
Я полагаю, джентльмены, что эта трудность перестала существовать вчера после полудня [во время дачи показаний Камероном], когда из уст одного из тех, кто, по-видимому, знал обвиняемого лучше других… мы услыхали, что жизнь его опустилась до глубочайших бездн человеческой деградации, ибо, по общему убеждению, субъект, живущий на доход от проституции, уже опустился до глубочайших бездн, все нравственное чувство в нем вымерло и прекратило свое существование. Этой трудности больше нет, и я без всяких колебаний утверждаю, что человек, находящийся сейчас на скамье подсудимых, способен на такой низкий произвол.
Причиной убийства мисс Гилкрист в «доме, расположенном на респектабельной и очень тихой… улице», продолжал Юр, было ограбление. (Этим утверждением маскировался тот факт, что из дома не было взято ничего, кроме броши.) «Нам предстоит увидеть, — объявил он присяжным, — как обвиняемый узнал, что она владела этими драгоценностями». Этого обещания Юр не выполнил.
— Теперь я подхожу, — продолжал Юр, — к его попытке скрыться от правосудия.
Я намеренно говорю «скрыться от правосудия», поскольку собираюсь показать, что в то время существовала лишь одна-единственная причина для его отъезда из Глазго — желание избежать попадания в руки правосудия… Говорят, будто за две недели, или за три, или за месяц до того он упоминал об отъезде в Америку; я совершенно убежден, что так и было. Нет ни малейших сомнений: он заранее решил, что после исполнения замысла он не останется здесь ни на миг дольше необходимого… Я утверждаю, что бегство было поспешным и толчком к нему послужила публикация в газетах в два часа пополудни 25 декабря[39].
В заключение Юр сказал присяжным:
Джентльмены, я закончил… Ни на миг не помышляю отрицать, что сегодня вам предстоит исполнить обязанность, серьезнее и ответственнее которой у вас, быть может, не было в жизни. От вашего вердикта со всей несомненностью зависит жизнь человека… Возможно или даже вероятно, что он худший из людей; однако он заслуживает такого же честного суда, как если бы он был лучшим из людей. Возможно, он один из самых низких среди смертных; возможно, он мошенник; возможно, вор, грабитель или самый дурной тип, но этим не подразумевается, что он совершил убийство… Джентльмены, он имеет право на воздаяние по заслугам: не менее того, но и не более того. Заявляю вам, что обвинение предъявлено ему по праву, что нет и тени неясности, нет никаких обоснованных сомнений, что он и совершил это гнусное убийство.
После речи Юра настал черед для выступления адвокатов. Обращаясь к присяжным, Макклюр упомянул о том, что брошь нельзя считать уликой, вспомнил противоречивые описания «наблюдателя», переменчивые показания Ламби и утверждения, что Слейтер был сутенером («Впрочем, в это нам углубляться не следует», — тактично заметил он.)
«Можете ли вы, положа сейчас руку на сердце, сказать, будто убеждены в том, что этот человек совершил убийство? — спросил он присяжных. — Если да, то ответственность ложится на вас, не на меня».
Речь Макклюра во многих отношениях была достойна похвал. Однако он не сделал две принципиально важные вещи: не указал на неточности в речи Юра и не опроверг порочащие Слейтера инсинуации. «Кларенс Дарроу сумел бы это сделать, даже стоя на голове, — писал Хант. — Макклюр попросту не подходил для такой задачи».
Последовавшее за этим напутственное обращение судьи к присяжным стало очередным, еще более ярким примером активного манипулирования. Каким бы беспристрастным юристом ни был лорд Гатри, он неизбежно разделял предрассудки своей эпохи, страны и класса. Он происходил из видной семьи с хорошей репутацией. Его отец, преподобный Томас Гатри, в свое время был главой Свободной церкви Шотландии; в 1840-х годах Гатри-старший помог основать в Эдинбурге благотворительную школу для бедных, в которой учились дети из трущоб.
