Клитемнестра - Костанца Казати

выгравирован двусторонний топор лабрис; появляется Элефенор с большого острова Эвбея, богатого скотом и зерном, главного узла между Элладой и восточными краями; один муж прибывает в сопровождении всего двух стражей, как определяет Пенелопа – с Итаки, маленького западного островка, царства скал и козлов.

– А кто правит Итакой? – спрашивает Клитемнестра.

– Не думаю, что я вообще когда-то о нем слышала. Кажется, Лаэрт? Но он определенно уже слишком стар. Должно быть, ему наследовал сын.

Клитемнестра задумывается об Итаке, настолько маленькой, что никто даже не утруждается ничего о ней запомнить. Ужасно, должно быть, жить на позабытом всеми острове, пока не состаришься и кожа твоя не покроется морщинами. Сын Лаэрта наверняка просто жаждет чести жениться на дочери Тиндарея.

Последними прибывают мужи из Фессалии, северной земли, лежащей даже дальше, чем Дельфы. Среди них – Махаон, знаток врачевания, и лучник Филоктет, пожилой муж с густой седой шевелюрой, напоминающей овчину. Они покачиваются на своих усталых ослах, их сумы с едой за долгую дорогу почти опустели.

После захода солнца слуги зовут Пенелопу и Клитемнестру. Когда они наконец уходят с террасы, чтобы подготовиться к приему, у обеих слезятся глаза и совсем обветрились руки.

В трапезной никогда прежде не было так шумно и так многолюдно. Слуги приволокли еще два стола и зажгли только половину факелов. Огонь в очаге уже густо дымит, и комната с каждой секундой прогревается всё сильнее.

Тиндарей сидит во главе стола, на противоположном конце – Нестор. Большинство царей и царевичей собрались вокруг них, а их воины и стражи заняли два других стола и теперь восседают на скамьях, застеленных ягнячьими шкурами. Клитемнестра сидит между Еленой и Пенелопой. Елена в своем белом платье, расшитом золотыми нитями, сияет, как летнее солнце, ее надушенные волосы заплетены в длинные косы. Клитемнестру и Пенелопу нарядили в темно-синие платья, цвета ночного моря. Напротив них сидят Филоктет – его длинные космы расчесаны, а морщинистое лицо гладко выбрито, аргосский царь Диомед и тот муж с Итаки, чьего имени Пенелопа не знает.

Они охотно едят: вонзают ножи в жареного гуся, куски сыра и головки лука; их кубки наполнены до краев лучшим из вин, что нашлось на кухне.

– Все твои? – спрашивает Тиндарея Диомед, проглотив кусок мяса. Он имеет в виду женщин. У него густая борода и уродливый шрам на руке.

– Елена и Клитемнестра мои старшие дочери, – отвечает Тиндарей любезным почтительным тоном. – Тимандра, Феба и Филоноя – младшие. – Он указывает на трех девочек, стоящих рядом. – А Пенелопа – моя племянница, дочь Икария.

– Из Арканании сюда путь неблизкий, – говорит Диомед, ни к кому конкретно не обращаясь. Он что же, боится говорить с Пенелопой напрямую? Клитемнестра слышала, что в некоторых греческих дворцах женщины не едят за одним столом с мужчинами.

– Вы проделали весь путь до Спарты в одиночку? – спрашивает муж с Итаки. Похоже, что он не разделяет неловкости Диомеда и смотрит Пенелопе прямо в глаза, а затем поднимает кубок и отпивает.

Пенелопа ерзает на стуле.

– Да.

Муж улыбается. В его серых глазах загорается живой интерес.

– И вы не боитесь путешествовать одна?

Клитемнестра хмурит брови, но Пенелопа отвечает вполне дружелюбно:

– А вам бы задали тот же вопрос, отплыви вы с Итаки в одиночку?

Какой-то воин за другим столом заканчивает рассказывать скабрезную шутку, и все сидящие вокруг взрываются хохотом, стуча по столу кубками. Муж с Итаки фыркает, словно недовольный тем, что его перебили, а затем доливает себе вина, прежде чем это успевает сделать илот. Должно быть, в его бедном дворце среди скал не привыкли к слугам.

– Боюсь, я не представился как следует, – говорит он, опустошив только что наполненный кубок и ухмыляясь. У него красивая улыбка и умный, хитрый взгляд. – Как глупо вышло. Мы прибыли свататься к самой красивой девушке в наших землях, – он кивает Елене, – в присутствии других прекрасных женщин, – улыбается Пенелопе и Клитемнестре, – а я даже не назвал своего имени. Я Одиссей, наследник Итаки, но вы обо мне не слышали. – Пенелопа поворачивается к Клитемнестре и чуть заметно улыбается. Его манера говорить немного напоминает Клитемнестре Тантала, но она не может определить, чем именно.

– Ах, сын Лаэрта, ты чересчур скромен, – замечает старый Нестор с другого конца стола. – Они могут не знать твоего имени, но о твоей хитрости слышали все. Неспроста тебя называют многоумным. – Он использует слово политропос, так называют человека беспредельно изобретательного, умного и находчивого. Клитемнестра тут же вспоминает это слово. Так говорил ее брат, когда упоминал Одиссея. Она присматривается к нему внимательней, но он тут же это замечает и перехватывает ее взгляд, как родитель поступает с непослушным ребенком, и она сразу отводит глаза.

Диомед пренебрежительно смеется.

– Что толку от ума? Боги любят сильных.

Улыбка Одиссея не меркнет ни на секунду.

– Боги любят тех, кто их забавляет. И я могу тебя заверить, что умные мужи и женщины, – говорит он, удостоив Пенелопу, Клитемнестру и Елену быстрым кивком головы, – куда привлекательнее неотесанных дикарей.

Клитемнестра смеется. Диомед вспыхивает и втыкает нож в гуся, словно пронзает грудь соперника.

– Насмехаешься над сильными, сын Лаэрта? – спрашивает высокий муж, сидящий рядом с Нестором, голос у него тихий, как эхо в пещере. Клитемнестра узнает в нем Аякса Великого, героя из Саламина. Его двоюродный брат Тевкр, сидящий рядом, заметно напрягается.

– Я бы не посмел, Аякс, но боги одаривают нас всех по-разному, и мы делаем с их дарами то, что можем.

– Мудрые слова умного мужа, – говорит Тиндарей, и Одиссей улыбается ему, как улыбнулся бы кот, умей он это делать.

– Говоря о сильных, – замечает Диомед, его лицо всё еще пылает. – Я думал, Атриды тоже будут здесь.

Клитемнестра поворачивается к Елене, которая чересчур усердно намазывает сыр медом, заливаясь краской.

– Они прибудут завтра, – отвечает Тиндарей. – Тебе наверняка известно, что не так давно они отвоевали Микены и теперь заняты восстановлением былых порядков.

– А что стало с их дядей Фиестом? – спрашивает Филоктет. Фессалия находится так далеко на севере, что новости доходят туда небыстро.

– Он был казнен, – отвечает Тиндарей, его лицо непроницаемо, как гладкая каменная плита. – Но их двоюродный брат Эгисф жив.

Одиссей хохочет. Большинство царей резко оборачиваются к нему.

– Тебя что-то забавляет? – спрашивает Диомед. Кажется, он готов его придушить.

– Прости, спартанский владыка, но ты говоришь так, будто Эгисф жив только милостью Атридов. – Он подмигивает Тиндарею, отчего Леда чуть не захлебывается своим вином. – А я слышал, – продолжает он, – что Фиеста сожгли живьем, а Эгисф сбежал с помощью слуги, которого потом, как