Твоё личное Чистилище - Нина Беннет

Ах, прошлая ночь…

После нее девушка находилась в ком-то непонятном, слегка подвешенном состоянии. Нет ночью лежа в обнимку с Андреем она была счастлива.

Абсолютно счастлива.

Вымотана.

И влюблена.

Но проснувшись утром и увидев рядом с собой никого. Она занервничала. Потому, что не знала, что их ждет впереди.

Вдруг Андрей считает эту ночь чем то незначительным? А она? Она готова к…

«Да черта ты не готова к отношениям, Полина!» — С раздражением подумала девушка.

Тут свекор с Андреем поднялись и засобирались на работу. Муж неожиданно подошел к Полине и наклонившись крепко поцеловал в губы.

— До вечера. — Шепнул он.

Потом подошел к матери, поцеловал той руку и пожелал хорошего дня.

Герман давиться соком и пытаясь прийти в себя громко кашляет. Полина нежно хлопает его по спине оказывая помощь.

— Как ты? Нормально?

— Нормально. Спасибо. — Холодно отвечает.

Девушке кажется, что у него в раз испортилось настроение. Но дальше она ничего сказать не успевает. Неожиданно Германом попал под “прицел” отец.

— Пойдем, Герман! Мы с Андреем подвезем тебя в институт. Хоть увижу не забыл ли ты как люди в него ходят.

Герман на язвительный комментарий Виктора Сергеевича хоть и кривится, но молчит.

Мужчины выходят из столовой. Женщины остаются одни…

После обеда Полине страшно хочется яблок. Повинуясь желанию девушка спокойно доходит до кухни. И вздрагивает слыша от туда страшный грохот, звон разбитой посуды и громкую брань…

Полина осторожно входит в кухню и застывает глядя на скандал между дедом Григорием и Валентиной Теодоровной.

— Ах ты свинья облезлая! — Ругается женщина. — Это моя кухня!

Маленький, толстенький, но крепкий с сединой в висках и бороде дед Григорий уворачивается от летящих в него тарелок, бокалов и кружек и только бранится.

— Шельма ты проклятая! Ведьма старая мне уплочивают за весь дом! Я за порядком тут должон блюдить!

— Блюди в другом месте чурбан египетский! А на моей кухне появляться не смей! — Не прекращает ругаться с виду спокойная и крайне интеллигентная работница кухни.

— Да, что язык твой усох Валентина! — Зло бурчит пораженный соперник.

И яростно сопя быстро выходит с кухни в сад через открытую настежь дверь на веранду.

— Что тут произошло? — С интересом спрашивает Полина.

— Ах простите, Полина Анатольевна! — Пытаясь отдышаться улыбается женщина.

Поправляет цветастый платок повязанный на голове и уже совершенно беззлобно произносит.

— Да этот черт плешивый удумал на кухню заглядывать, да продукты считать: гречу, рис, крупы в общем всякие… Сколько приготовила, сколько осталось. Все в блокнот записывает и довёл он меня ей-богу до белого коленя!

Валентина Теодоровна всплескивает руками, восклицает и снова и снова покрывает коллегу несуразной бранью.

— Это, что-ж такое, дорогая моя! Почти уж двадцать лет тут готовлю. С кухней управляюсь одна. Все умею, все могу. На глаз определяю какое количество масла, молока, сахара, картошки нужно. И честно же работу делаю и видит бог никогда чужого не возьму, а что бы еду воровать.. — Женщина прерывается на пару секунд.

Усмехается. Наклоняясь начинает собирать осколки от разбитой посуды, а совсем мелкие заметать в совок.

— Уж в приличном доме работаю и чай не нуждаюсь с моей то пенсией и зарплатой.

— Вы на пенсии?

— Конечно, дорогая. Уже давно не молодка. — Хмыкает повариха.

— А позвольте спросить кем вы работали, Валентина Теодоровна? — Интересуется Полина. Осторожно опирается руками на стол.

— Мне утаивать нечего. Работала в институте, преподавателем по английскому языку. Двадцать пять лет отбегала. Потом на досрочную пенсию и ушла…

— А почему… Вы тут работаете? Могли ведь репетиторствовать. Не совсем понимаю…

Полина удивилась. Будь она в прошлом преподавателем точно не пошла работать кухаркой или домработницей.

— Тут и понимать нечего, голубушка. — Улыбнулась Валентина Теодоровна шумно опускаясь на ближне стоящий стул.

— Отходила я своё, отбегала ноги больные, суставы ноющие. А сейчас человек пошёл ленивый. Все им на блюдечке с голубой каёмочкой. Вот например приличная женщина решает нанять своему ребёнку репетитора, но с условием, что я должна наведаться к ним в квартиру. И мало того, что через всю Москву на другой конец тащиться проходиться. Так ещё и сынок, старшеклассник два метра ростом. Большой лоб, а дуб дубом. Ничего не понимает и ведь не хочется же понимать!

Женщина краснеет с возмущением, всплескивает руками, но тут же спокойно продолжает.

— А матушка его деньги суёт и говорить так тихо: «Ну, что вам стоит за, Гришеньку задания делать?! Ну не может он в языковых науках!»

Потом домой едешь и думаешь: “Хорошее дело! Работы за увальня малолетнего решать, силы, время тратить, а тебе в ответ недовольства и копейки…

Валентина Теодоровна замолкает. Чешет переносицу, зевает.

— А тут не работа, голубка моя, а благодать одна. Чисто, тепло, сыто. Готовить я умею и очень это дело люблю. Платят хорошо, уважают. Вы не смотрите, что свекор ваш Виктор Сергеевич такой строгий человек. На самом деле он вежливый, душевный. Труд уважает очень. Хороший он человек, справедливый.

Шкуру сверх нормы не дерет и не кричит никогда. Отличное тут место. Говорю правдиво. Ведь иной раз оглянешься и ужаснешься! Что ж твориться-то в других домах!!

Хозяин будто зажиточный барин ругает, колотит бедных работников за каждую провинность, а хозяйка жена его. В хвост и гриву гоняет до седьмого пота!

— А, что у вас случилось с дедом Григорием? Зачем ему понадобилось отчёт вести? — Прерывает речь полную жаркого гнева Полина.

Рыжеволосая кухарка кривит лицо и взмахивает рукой.

— Эх! Что же у нас с этим могло произойти? Да нечего! Этот козёл старый сам себе надумал, что должен счёт вести вот и взбаламутил всех! Я уже несколько раз Виктору Сергеевичу и Наталье Степановне жаловалась на ирода. Но хозяину некогда все забывает, а Наталья. Ах, до чего легкомысленная женщина бы вы только знали, голубушка! Все говорит: “да, да непременно ему прикажу вас не трогать!” И все как в первый раз. Одни слова…

— Ну хотите я скажу ему, что никакой учёт не нужен? — Улыбаясь произнесла Полина.

Светлые глаза женщина влажнеют, становиться ярче. Она улыбается, тёплой, светлой словно материнской улыбкою.

— Не стоит, деточка! Да и не послушает он вас. Он, даже Германа нашего слушать не желает, а вас… Эх! — Она досадливо махнула рукой.