Проклятая - Кристина Цагария

Сегодня начинается суд.

Городок

– Она упекла их в тюрьму.

– Эта шлюха, ночная работница, дневное позорище…

– Упекла их в кутузку. А их женам и детишкам помирать теперь дома с голоду.

– Ну и потаскуха!

– И вот теперь их судят. Теперь их, бедненьких прилюдно допрашивают.

– Ну и шалава!

У меня кружится голова. Я еще никогда не видела здания суда в Палми. Он похож на бункер. Или, скорее, на улей – вот именно, на улей, построенный тысячами пчел – жужжащих, влетающих, вылетающих… Мужчины здесь в пиджаках и галстуках. Женщины – в брючных костюмах и туфлях на высоких каблуках. Каблуки стучат по ступенькам главного входа, и их постукивание смешивается с жужжанием человеческого улья. У меня кружится голова. Я не понимаю, что они такое говорят, они все тут разговаривают на бегу. Дверь главного входа, перед которой я стою, просто огромная. Я чувствую себя перед ней такой маленькой.

4 декабря 2002 года. Сегодня начало моей новой жизни, твержу я себе. Вот сейчас я переступлю порог этой двери, и все начнется заново. Прямо здесь. Прямо сейчас. Даже если мне и страшно.

И вот я вхожу в этот бункер. Вокруг гомонят, но я иду молча.

Мне шестнадцать лет. Судья весь в черном. В зале заседания – клетки для заключенных. Пока они пустые. Но они настоящие.

Они – Кучинотта, братья Яннелло, Кутрупи – не в клетках, сидят на скамейках.

И я тоже сажусь.

Начинается сам процесс. По сокращенной форме.

Сначала выступает прокурор. Потом говорит защита. А я только слушаю и жду.

Защитник отрицает, что «подсудимые» когда-либо имели со мной сексуальные отношения. Но этого малого: он отрицает даже и очевидное – то, что у них были со мной простые, невинные дружеские отношения. Да, но ведь мы живем в городке, где всего две тысячи жителей! Здесь пятьдесят улиц, один продовольственный магазин, одна церковь и один бар, но вот они утверждают и клянутся, что меня почти не знают. Этот процесс проходит по сокращенной форме. Адвокаты цитируют их свидетельские показания, они заносятся в протокол.

Но как они смеют?

– Мы ее с трудом узнаем. Да и то лишь потому, что живем в одном городе, – твердят они.

– Но они врут, адвокатесса, они врут, – шепчу ей я.

– Не волнуйся, Анна, успокойся, все нормально. – Она говорит мне на ухо.

– Но как они могут говорить, что меня не знают? – Мне хочется встать, подойти к ним и самой у них все спросить. И они должны будут посмотреть мне в глаза и сказать, что меня не знают.

– Анна, они просто не знают, что сказать. Защита безнадежно проигрывает, у нее нет аргументов. Вот увидишь, и судья это поймет. И чем невероятней их утверждение, будто они тебя не знают, тем больше это нам на руку. Ты только подожди и успокойся. Все идет нормально. – Адвокатесса меня удерживает: не только жестом, но и тоном своего голоса.

– Анна Мария Скарфо – девушка легкого поведения. – Это говорит Микеле Яннелло. И это повторяет его брат Доменико.

Но я себя сдерживаю. Сжимаю руки на коленях и жду, как мне велит адвокатесса Розальба. Но как мне перенести такое издевательство? Это уж совсем нагло. Нет, я этого не потерплю.

Микеле совершенно спокойно рассказывает о том, что у меня с ним была одна-единственная мимолетная встреча. Говорит, будто я подошла к его машине и сказала ему: «Хочешь хорошо провести со мной время?» А потом я якобы звонила ему два раза на мобильный.

Адвокатесса берет меня за руку и ее сжимает. И я тоже сжимаю ее руку. Я жду.

Наступает очередь Кучинотты. И он тоже заявляет, будто видел меня всего один раз. Всего один раз. Почему? Да потому что один приятель его спросил, правда ли, что он собирается на мне жениться. И вот тогда он, Кучинотта, остановил меня на улице, чтобы потребовать объяснений и спросить, почему я распускаю такие слухи, но я убежала.

– И это было единственный раз, когда я с ней, со Скарфо, разговаривал. И у меня с ней никогда не было сексуальных отношений.

Но это же просто смешно. Что они такое говорят? Зачем они рассказывают эти сказки?

Судебное заседание длилось несколько дней. И каждый раз мне приходилось слушать не про мою жизнь, не про то, что со мной произошло. Нет, мне приходилось выслушивать какую-то параллельную правду. Какие-то выдуманные истории какого-то города, которого не существует в природе.

И только Доменико Кутрупи (совершенно неожиданно, как объяснила мне адвокатесса) не сказал, будто он меня едва знает. В отличие от других он признал, что мы с ним встречались. Правда, он поклялся, что наши встречи давно прекратились, почти год назад. И что это будто именно он прекратил эти встречи, потому что «ходили слухи, что эта Скарфо с нами путается, хотя на самом деле мы с ней уже не встречались, чтобы о нас не болтали всякой ерунды».

Каждый вечер, после окончания очередного судебного заседания, я всегда молчу, просто молчу. Но и Розальба, и ее муж мне повторяют, что все идет нормально и что это неважно – что они не говорят правду. Наоборот, так даже, пожалуй, еще и лучше, потому что у суда имеются весомые доказательства.

И я снова думаю о пчелах, о бункере, о двери главного входа, о клетках в зале суда… Пытаюсь вспомнить лицо судьи, но так и не могу вспомнить его как следует. Потому что в зале суда я смотрю только на них и ничего другого уже не вижу. Я смотрю на них во все глаза, ожидая, что их адвокаты скажут наконец правду.

* * *

В эти месяцы именно мне приходилось ободрять мою адвокатессу, но вот теперь страшно уже мне. Это какой-то необъяснимый страх – страх игрока, который сидит перед крутящейся рулеткой. Да, но ведь только я-то не делала никаких ставок, не полагалась на случай и не ставила ни на какую цифру. Я бросила вызов моему прошлому. И от исхода этого процесса зависит абсолютно все – и мое настоящее, и мое будущее.

И вот я рассказала всем, что со мной сделали, и теперь все узнают, что я не девственница. Мне вспоминается взгляд сестры Миммы и голос той монахини, обрамленной светом окна в пансионе Полистены. Ну и какой теперь мужчина меня такую полюбит? Никакой. Ну и какая мать теперь согласится, чтобы я стала спутницей жизни ее сына? Никакая. И все-таки я больше не могла молчать.

В тринадцать лет я была еще слишком маленькой, чтобы взбунтоваться: тогда я даже всего и не понимала. А вот теперь у меня уже больше не может быть никаких отговорок. Теперь я хочу начать свою жизнь заново.

Но я даже не знаю, какой она будет – моя жизнь. Ведь я столько лет прожила как придушенная. Но ведь надо же мне было с чего-то начинать, с какой-то отправной точки. И моей отправной точкой стала дверь главного входа в здание суда в Палми.

И я переступила порог этой двери.