Жена тигра - Теа Обрехт

Однажды у излучины реки тигр наткнулся на заброшенную церковь. На колокольне, наполовину заросшей диким виноградом, кишели голуби, которые постоянно глухо шуршали, возились где-то наверху. В этой церкви он несколько недель укрывался от дождя, но там не было никакой еды, а те покойники, которых некогда похоронили на церковном дворе, давным-давно обратились в прах. Тигру приходилось довольствоваться яйцами водоплавающих птиц да подобранной на берегу дохлой рыбой — в основном сомами. Так что вскоре он покинул церковный двор и двинулся дальше. К наступлению осени зверь уже четыре месяца прожил на болотах, питаясь разлагающимися трупами, которые приносило водой, ловя на берегах ручьев лягушек и саламандр. Он и сам стал источником пищи для доброй дюжины пиявок, они, насосавшись крови, торчали из шерсти на лапах и на боках, точно странные выпуклые глаза.

Однажды утром, когда уже ударили первые заморозки, тигр наткнулся на кабана. Жирный бурый самец с увлечением пожирал желуди. Впервые в жизни тигру представилась возможность поохотиться. Получилось плохо, слишком шумно и нерасчетливо. Высоко подняв голову, тигр с громким рыком бросился на кабана, но тот, даже не оглянувшись на своего страшного преследователя, моментально исчез в осеннем подлеске.

Удача тигру, разумеется, не улыбнулась, однако это все же была попытка. Он ведь родился в цыганском цирке, в коробке с сеном, а потом его всю жизнь кормили мясом и жирным костным мозгом, пока он сидел в клетке зоопарка-крепости. Впервые в жизни тот неведомый импульс, что заставлял его во сне выпускать когти и уволакивать брошенный ему кусок мяса в дальний угол клетки, хотя он и обитал в ней один, превратился в нечто иное, чем некая невнятная тоска. Нужда постепенно заставила его забыть о былой неуклюжести зверя, прирученного людьми, усилила, укрепила природные инстинкты, заострила кровожадные рефлексы. Один из этих инстинктов, давным-давно позабытый, гнал тигра на север, в холодную Сибирь.

Деревня Галина, где рос мой дед, так и не появилась на картах. Дед никогда меня туда не возил, упоминал о родной деревне крайне редко и никогда не выражал ни тоски по ней, ни желания туда съездить хотя бы любопытства ради. Мать тоже ничего не могла сообщить мне об этой деревне, даже моя бабушка там никогда не бывала. Уже после прививок в Брежевине, на несколько месяцев позже похорон деда я наконец-то узнала, как туда попасть, и поехала одна, никому об этом не сказав.

Чтобы добраться до Галины, нужно было на рассвете выехать из столицы и довольно долго тащиться на северо-запад по тому шоссе, вокруг которого в пригородах предприниматели строят себе дачи — высоченные кирпичные дома, начисто лишенные каких бы то ни было признаков двора, которые никогда не будут закончены. За воротами, пока что не имевшими изгороди, окна и двери этих домов казались пустыми глазницами. В брошенных тачках, полных земли, потягивались тощие коты. Повсюду, впрочем, виднелись признаки того, что деревня понемногу заживляет раны, нанесенные ей войной. Стены магазинов были украшены разноцветными постерами, к деревьям пришпилены зеленые рекламные листки скобяных лавок и щитки с разнообразной облицовочной плиткой для дорожек и душевых, телефоны и адреса плотников, мебельщиков и мастерских по установке и ремонту электрооборудования. Затем я погрузилась на паром, с которого был виден скалистый обрывистый берег с нутром, обнаженным взрывом, желтые бульдозеры без людей, ждущие начала рабочего дня, и огромный рекламный щит «самого лучшего в мире гриль-бара», на котором был изображен ягненок, жарящийся на вертеле.

Дорога в Галину была совсем не похожа на путь в Брежевину, куда мы с Зорой ездили вместе, хотя и здесь тоже вокруг были сплошные виноградники, уходящие на восток до самого горизонта и отливающие на солнце изумрудом и золотом. Старики точно так же неторопливо переходили через дорогу прямо перед носом у мчащегося автомобиля, подгоняя стадо только что остриженных овец, и останавливались посреди шоссе, чтобы помочь перебраться на ту сторону толстеньким ягнятам или, может, просто вытряхнуть из башмака камешек, вот уже несколько часов не дававший им покоя. То, что вы можете куда-то спешить, их абсолютно не касалось. Они были уверены в том, что если человек совершает путешествие в спешке, то он наверняка обречен на неудачу.

Шоссе, ведущее в Галину, постепенно сужалось, превращаясь в однополосную сельскую дорогу, а потом начался подъем, сперва довольно пологий. Здесь можно было любоваться раскинувшимися вокруг ярко-зелеными пастбищами в обрамлении лесов. Эти яркие вспышки зелени внезапно открывались взору почти за каждым поворотом дороги. Автомобили, спускавшиеся с горы мне навстречу, издали казались какими-то слишком маленькими. Они были битком набиты пассажирами и почему-то постоянно съезжали на встречную полосу. Мой радиоприемник уже начал ловить новости из-за границы, хотя сигнал оставался еще довольно слабым, а голос диктора из-за мощных помех порой почти невозможно было расслышать.

Внезапно солнечный свет погас, и оказалось, что я въехала в самое настоящее облако, опустившееся прямо на дорогу. Оно крепко уцепилось за верхушки сосен и скалы у меня над головой, а нижним своим краем сползло на луга, раскинувшиеся внизу и усыпанные пятнышками убогих домишек, заброшенных гостиниц без дверей и лентами безымянных ручьев. Я вдруг обратила внимание на то, что мне навстречу давно уже не попадалось ни одной автомашины. У меня, разумеется, была с собой карта, только она оказалась здесь совершенно бесполезной. Я проехала мимо серой безмолвной церкви с пустой автостоянкой, и даже на заправочной станции никто не смог объяснить, в какую сторону мне двигаться дальше. Кроме того, оказалось, что бензин им уже несколько недель не завозили.

Этот чрезвычайно пустынный и весьма протяженный участок шоссе был снабжен одним-единственным знаком, указывавшим, похоже, именно в том направлении, которое и было мне нужно. Его, правда, очень легко было пропустить. Это оказался всего лишь небольшой деревянный щит, на котором мелом было написано: «СВЯТО-ДАНИЛОВ МОНАСТЫРЬ». Под надписью кривая стрелка указывала на посыпанную гравием проселочную дорогу, ведущую вниз, в долину. Впрочем, на этом знаке не было предупреждения о том, что если уж вы решились свернуть на проселок, то теперь попросту приговорены провести ночь в этой долине. Хотя бы потому, что ваша машина почти наверняка не сумеет с первой попытки преодолеть этот подъем, вздумай вы вернуться. Вам суждено провести часов восемь, свернувшись калачиком на сиденье и упершись спиной в дверцу автомобиля. Даже ваш сигнальный фонарь окажется совершенно бесполезным, ибо так и останется лежать в багажнике. Ведь для того, чтобы его достать, вам пришлось бы вылезти из машины, но вы почувствуете, что категорически не способны на такой подвиг.

Дорога круто спускалась. Я ехала мимо обнесенных оградой пшеничных полей и зарослей ежевики, пастбища, где лес снова начинал наступать, разбрасывая перед собой в траве россыпи белых цветов. Довольно часто теперь попадались громадные, свободно гуляющие свиньи, которые рылись в придорожной канаве. Несколько раз я чуть не наехала на них. Порой эти громадины даже поднимали голову и смотрели на меня, но в целом ни я, ни мой автомобиль не производили на них никакого впечатления.

Минут через двадцать дорога сделала крутой поворот, и я оказалась не готова к тому, что прямо в глаза мне ударило вдруг ослепительное сияние, причем оттуда, где сосновый лес стоял, казалось бы, сплошной безмолвной стеной. Это был сноп света, отражавшийся от последнего уцелевшего окошка Свято-Данилова монастыря. Он же служил единственным признаком того, что обитель по-прежнему на месте. Кстати, многие считают это сияние чудом, потому что, пока солнце на небе, с данного места его можно наблюдать в любое время дня.