Царица парижских кабаре - Людмила Лопато

Вся программа “Казино Рюсс” помолодела и сильно от этого выиграла».

Программа кабаре была в двух частях. Я со своими песнями завершала первую, а в антракте бежала к повару на кухню – покупать заранее приготовленные куриные ножки (коронным блюдом «Русской чайной» были котлеты по-киевски, а их ведь делают только из белого мяса).

Повар улыбался, я с пакетом летела через дорогу, домой, и говорила своим рыцарям: «Ну-ка готовьте ужин!»

Все это было наспех, но так весело и вкусно!

Маленький Делано уже спал. Никита с друзьями после ужина продолжали работать, а я бежала назад, в кабаре, петь во втором отделении.

Не помню, пела ли я тогда с эстрады этот цыганский романс (впрочем, в «Казино Рюсс» были свои великие знатоки цыганского пения, был отменный хор, а солиста Мишу Маркова американцы называли «цыганским трубадуром»). Но, прочувствовав атмосферу кабаре и цыганского хора изнутри, я тогда полностью поняла знаменитые строки, их ласковую усмешку, бесшабашность и нежность:

Эти строки хранятся у меня в архиве с давних пор. Они переписаны четким, быстрым, округлым, с изящными твердыми знаками и «ятями» почерком моей мамы.

Кто же и когда же в России не любил цыган?

В ноябре 1947 года я пела русские и французские романсы на балу Фонда помощи писателям и ученым – «Русский Нью-Йорк» традиционно устраивал этот бал в канун Дня благодарения. Были званы восемьсот гостей. В жюри бала 1947-го входили Татьяна Шаляпина, художница Александра Прегель (дочь общественной деятельницы и хозяйки парижского литературного салона Марии Самойловны Цетлиной), Андрей Седых – будущий многолетний редактор «Нового русского слова». За изящество в танцах можно было получить приз: парижскую шляпку или фарфоровую куклу. Лотерея «Бочка счастья» обещала самому удачливому ожерелье, пожертвованное фонду для этой цели «королем жемчуга», известным меценатом эмиграции, ювелиром Розенталем.

В Нью-Йорке жила тогда Валентина Санина, знаменитая русская создательница моды, родом из Киева, – и она бывала на этих балах.

Мой успех на балу не ограничился аплодисментами за пение: «Первый приз за элегантный туалет был единогласно присужден Людмиле Лопато, на которой была парижская модель – черное кружевное платье от Пакена. Мисс Лопато получила золотые серьги с жемчугом фирмы Леонард Розенталь, Инк.», – напишет через день репортер «Нового русского слова».

Документы для заключения сделки, над которыми работал муж, наконец были подготовлены, и Никита уехал во Флориду, на переговоры. Два дня спустя – телефонный звонок: «Людмила, все удалось, посылаю завтра Дюбока за вами. Жду в Майами!»

Внезапно мы превратились в богатых людей.

На первом парадном обеде, когда подали икру, Делано с большими глазами хлопнул в ладошки и озабоченно спросил: «Кто будет платить?» Было смешно, смешно…

Потом вернулись в Нью-Йорк. Там я пела в русском ночном клубе «Казино Рюс». О моих выступлениях в двух ежевечерних программах русскоязычная пресса Нью-Йорка писала, что я «показала все стороны своего таланта – очень молодой, свежий и приятного тембра голос, юную артистичность и то, что в Париже называют большим личным шармом, – у артистки его много и она расточает с эстрады свой талант и шарм с беззаботной юной щедростью. Пять номеров каждого ее выступления включают одну или две популярные цыганские вещи, преисполненные темперамента и задора, один сакраментальный романс и одну или две новые французские песенки, достойные репертуара Люсьен Бойе…»[1]

После такого успеха у меня был подписан гастрольный контракт. И в марте 1948 года я уехала в Канаду, в Монреаль, на три недели – петь в большом отеле «Норманди», в ресторане «Самовар».

В те месяцы, в нью-йоркской «Русской чайной» и в монреальском сияющем «Самоваре» я очень остро почувствовала ночную, бесшабашную, полную товарищеских чувств жизнь артистов кабаре. Так разнообразны были номера этих вечеров, такие разные люди выходили вместе со мной на сцену. Но как все они отличались от меня тогдашней – живой и веселой, но благовоспитанной и послушной барышни-консерваторки, проведшей юность под заботливой опекой мамы и острым прищуром Альмы Эдуардовны!

От меня, молодой матери семейства, хозяйки дома, жены человека, делающего неплохой бизнес, артисты кабаре, новые мои товарищи, отличались свободой, смелостью и каким-то очень русским – и очень артистическим! – умением сказать: «А! Не беда…»

Они были пленительны своей независимостью. И я, кажется, именно тогда научилась у них этой легкой бесшабашности, за которой стояли труд и храбрость, – блистать на сцене и жить, как перелетная птица.

Они подбадривали меня. И я переставала чувствовать себя одаренной любительницей искусств, обеспеченной молодой дамой, зависимой от опеки семьи.

Уцелели вырезки из монреальских газет 1948 года.

Какие экзотические личности были моими товарищами в кабаре «Самовар»! Сколько языков звучало в программе: артисты легко переходили с английского на испанский, с русского на французский.

Впрочем, и публика русского кабаре видывала виды!

И говорила на многих языках.

Рецензенты писали о моих товарищах:

«Мария Кармен дель Гомец манипулирует кастаньетами с истинно кастильской поэзией: у нее есть та осанка королевы, тот изгиб ноги, который создает великих иберийских танцовщиц! И этот голос – немного хриплый, столь типичный для испанских певиц…»

«Фантазию близнецов Блэкборн не объяснишь: их надо видеть, чтобы понять. Танцоры-чечеточники, два красивых рослых юноши, поразительно похожие друг на друга, они нашли очень оригинальную и уникальную манеру, определяющую стиль всего номера. Эпизод, в котором между ними размещено зеркало, требующее максимальной согласованности движений, – и весьма занимательный кунштюк, и весьма счастливый эффект. Все жесты так точны, что близнецы множатся в глазах зрителя: оба юноши действительно кажутся ожившими зеркальными отражениями друг друга…»

«Раша Родель стал симпатичен публике с первой встречи. Мы полюбили его манеру денди былых времен, его обаяние и его изысканность, его четкую мелодическую фразировку (слушателю кажется, что у него это феномен не хорошей школы, а хорошего вкуса), его баритон и эту манеру держаться на эстраде – как будто он поет специально, исключительно для вас и этим оказывает вам немалую честь…»