Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Они специально разработаны врачами, учеными, — рассказывает Барри новеньким.

— Я читала о них в “Мари-Клэр”, — говорит одна из девиц. — Они притупляют чувство голода.

— Точно, — говорит Барри. — В Голливуде все на них сидят.

— А сколько они стоят? — спрашивает другая девица.

— По три евро каждая, — отвечает Барри. — Или десять — за двадцать.

— Еще вчера ты собирался продать нам пять штук за пять евро, — говорит Курчавая.

Барри пожимает плечами.

— Предложение и спрос, — говорит он. — Я не контролирую рынок. Если не хотите, продам их девчонкам из Алекс — они говорили, что возьмут всю партию.

— Ну конечно, — саркастически фыркает Курчавая, но другие девицы уже достают из сумочек кошельки, украшенные мультяшными котами и блестящими цветами.

Карл поворачивается, чтобы следить за входом, пока идет сделка. Он слышит, как позади него считают — сначала монеты, потом таблетки. С каждой секундой становится все темнее, как будто воздух заполняется частицами. Вдруг он замечает, что рядом с ним кто-то стоит. Это Леденец. Она смотрит на Карла.

— У меня проблема, — говорит она.

Это всего второй раз, когда он слышит ее голос. Он издает какой-то звук, что-то среднем между “А?” и “Ну?”

— Я хочу купить несколько диетических таблеток, — говорит она. — Но у меня совсем нет денег.

— У тебя нет денег?

— Нет.

— Совсем нет?

— Совсем.

Она глядит на него своими зелеными глазами, лишенными всякого выражения. С такого близкого расстояния он почти на вкус ощущает, до чего красные у нее губы. Остальные, сзади, продолжают разговаривать между собой.

— Вчера вечером твой приятель сказал, что можно было бы придумать еще что-то, — говорит она и поднимает бровь.

Две верхние пуговицы на ее школьной блузке расстегнуты, и Карл, слегка наклонившись, видит верхнюю половинку белой груди.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.

— Не знаю.

Она водит мыском туфли по пепельно-черной земле. Тут Карл неожиданно жадно впивается в нее ртом. Она отшатывается, но потом берет его за руку и уводит с открытого места за деревья.

Здесь пахнет мокрыми листьями. Сквозь сорняки видны граффити на стене — чьи-то старые инициалы. Она стоит очень близко к нему, всего в паре сантиметров, и он вдыхает ее запах — сладкий, будто земляничный. Она откидывает волосы с лица. Отсюда голоса Барри и девиц кажутся далекими. Она подается к нему и припадает губами к его губам, просовывает внутрь язык — все глубже, глубже, будто весло, разрезающее воду… Она отрывается от него.

— Ты Карл или Барри? — спрашивает она.

— Карл.

— А меня зовут Лори, — говорит она. — А полностью — Лорелея.

— Леденец, — бормочет Карл.

— Что?

— Ничего.

А потом она снова целует его. Отовсюду — запах ее кожи, ее волос. Он кладет руку ей на левую грудь. Она сбрасывает руку, но не отнимает губ. Еще двадцать, тридцать секунд ее тонкое тело прижимается к нему все плотнее и плотнее, как будто она вся пытается ввинтиться в него при помощи языка. А потом, будто лапа в автомате с игрушками, когда деньги кончаются, она отстраняется от него и пятится назад. Она смотрит на него все с тем же ничего не выражающим выражением.

— Эй, Лори, что это ты там делаешь, а? — раздается совсем рядом голос Курчавой.

Лори отталкивает его и выходит на открытое место. Через секунду вслед за ней выскакивает Карл, натягивая куртку на свой торчащий член. Подойдя к Барри, он говорит:

— Десять.

Вначале Барри не понимает, но потом просекает, в чем дело, и отсчитывает десять таблеток. Лори стоит рядом с Карлом, не глядя на него, и протягивает Барри ладони, сложенные чашечкой, будто для причастия. Действительно, таблетки похожи на небольшие облатки. Потом она кладет таблетки в карман пальто и возвращается к подругам.

Кругом уже ночная темень. Барри пытается дать девчонкам свой телефон, прежде чем они уйдут, но они болтают друг с другом, как будто его здесь вообще нет, как будто все кончилось и они уже далеко. Они уходят не попрощавшись.

Когда они скрываются из виду, Барри издает ликующий крик.

— Наша первая удача! Смотри, чувак!

Он разжимает кулак — там целый ворох банкнот и монеток. Потом он обнимает Карла:

— И это только начало, мужик. Блин, да мы возьмем всю округу под свой контроль! — Подняв руки к небесам, он поворачивается к машинам, несущимся по дороге, и кричит горящим фарам: — Мы взрослые мужчины! Мы взрослые мужики, мать вашу!

Они идут к “Бургер-Кингу”. Барри искоса глядит на Карла.

— Она тебе отсосала, да?

Карл ничего не отвечает, потом медленно кивает, слегка ухмыляясь.

— Черт! — смеется Барри и ударяет его по ляжке. — А почему я до такого не додумался?

Карл тоже смеется, потом оглядывается — но девчонки, конечно, ушли. Давно уже ушли.

Дверь открывается, и чернота священника растворяется в еще более глубокой черноте теней, словно его никогда там и не было. Если не считать запаха ладана, который еще вьется в воздухе. Подходишь к окну, чтобы прогнать его, — и внутрь врывается холод, сталкиваясь с болезненным потом на твоих руках, на груди и спине. Скомканные, смятые простыни лежат на кровати, будто сброшенная кожа, а во рту у тебя все еще сохраняется вкус таблеток, как будто сам ты сделан из таблеток.

Пять отпечатков его пальцев все еще горят у тебя на щеке.

— Алло? — голос на том конце провода звучит как-то обрублено, воровато, будто шпионский.

— Папа?

— А, это ты, герой. — Голос немного смягчается — или делает вид, что смягчается. — Не ожидал, что ты сегодня позвонишь. Как дела?

— Если честно, не очень-то здорово.

— Да? А что такое, герой?

Недавно отец взял привычку называть тебя “герой”. Ты понимаешь, что он делает это, чтобы у тебя было чувство, что все в порядке. Но на деле это выглядит так, будто он совсем забыл, кто он такой, и просто пытается прикрыться кусочками разных чужих пап из телевизора — таких жизнерадостных папаш из американских ситкомов, которые выходят с тобой во двор, чтобы поиграть в бейсбол.

— Меня сегодня стошнило, — говоришь ты.

— Стошнило?

— Ну да. Прямо на уроке.

— Ты что-то не то съел?

— Не думаю.

— Наверно, микроба проглотил. А как сейчас себя чувствуешь?

— Нормально.

— Голос у тебя не очень.