Ева - Артуро Перес-Реверте

Сидя в пижаме и халате, Фалько выкурил сигарету на террасе, откуда открывался вид на порт – «Маунт-Касл» и «Мартин Альварес» по-прежнему стояли неподалеку друг от друга, – потом сделал гимнастику, тщательно побрился, принял ванну. И еще не завершил свой туалет и был еще без галстука, когда раздался стук в дверь. Он открыл и увидел горничную-мавританку, спросившую, можно ли ей убрать номер. Рядом стояли тележка с чистым бельем и ведро с водой и щетками. Горничная – женщина средних лет, с татуировкой на лбу, с убранными под платок волосами – была привлекательна. Глаза большие и черные, как чашки с кофе. Увидев Фалько на пороге, она улыбнулась ему любезно и застенчиво.

– Заходите, – сказал Фалько. – Я иду завтракать.

Спустившись по устланной коврами лестнице, он выбрал себе столик так, чтобы оказаться спиной к стене и держать под наблюдением вход в ресторан, где, кроме него, было лишь двое клиентов – чета пожилых супругов, вполголоса споривших по-итальянски. Заказал официанту-испанцу тосты, яйцо всмятку, стакан молока и принялся просматривать «Танжье газетт» с заголовком на первой полосе: «Тупиковая ситуация. Республиканский сухогруз по-прежнему ожидает решения своей участи».

Позавтракав, он поднялся к себе. Мавританка наводила последний глянец. Окно было открыто, чтобы проветрить номер, и занавески чуть подрагивали от ветерка. При виде постояльца горничная улыбнулась все так же робко, словно извиняясь, что не уложилась в срок. Она как раз постелила постель и теперь натягивала покрывало.

– Ничего, – ответил Фалько. – Продолжайте, пожалуйста.

Он подошел к бюро взять с подзеркальника кое-какие мелочи и завязать галстук перед зеркалом. Потом достал из бумажника двадцатифранковую купюру и протянул горничной.

– Ой… – сказала она по-арабски. – Это слишком много.

Фалько с улыбкой все же сунул ей бумажку в карман халата.

– У нас говорят: «Да не оскудеет рука дающего».

Она еще немного поупиралась, но все же наконец согласилась.

– Спасибо большое…

У нее были мясистые пухлые губы, гладкая смуглая кожа. Правильные черты лица. На лбу – давняя татуировка в виде Южного Креста. Глаза, темные и круглые, как чашки кофе, смотрели на Фалько с любопытством. Под нижними веками – едва заметные круги, какие бывают от утомления.

– Шукрам, спасибо… Назрани, – пробормотала она. – Мзивен…

Фалько рассмеялся. Он достаточно знал арабский язык, чтобы понять ее: «Красавчик христианин».

– Это ты красивая, – ответил он.

Он продолжал рассматривать ее, а она, поборов недолгое замешательство, вновь принялась оправлять и разглаживать покрывало. При этом ей пришлось нагнуться, и халат задрался до подколенных ямок, обнажив две широкие полосы смуглого тела. Фалько подумал, что сделано это было намеренно.

– Истек? – спросил он. – Как твое имя?

– Карима, – отвечала она, не оборачиваясь.

Больше он не произнес ни слова, застыв посреди номера и глядя, как она завершает свое дело. Любопытно, что за жизнь у этой горничной. Незавидная, надо полагать, жизнь. Не такая, как у элегантных танжерских дам за столиками городских кафе.

Застелив постель, горничная обернулась к нему с каким-то растерянным выражением на лице. Оправила халат, глядя на свои тряпки и ведро. Фалько вытащил из бумажника двести франков и всунул ей в руку. Вероятно, это было больше ее месячного заработка. Она смотрела на него задумчиво и подозрительно. Он улыбнулся шире, протянул руку и погладил ее шею, почувствовав теплоту ее тела. Она сначала как будто хотела отстраниться, но остановилась.

– Беслама, Карима… Прощай.

Он не рассчитывал на продолжение. И уже собирался выйти из номера, когда горничная неожиданно удержала его за руку, перевернула ее ладонью вверх и поцеловала. Тогда Фалько придвинулся почти вплотную.

От нее веяло запахом утомленной самки. И она была по-настоящему хороша. Он положил ей руку на талию, и от этого прикосновения Карима тотчас изогнулась с какой-то животной грацией.

– Назрани ульд каахба, – услышал он.

И улыбнулся. В примерном переводе это значило – «негодяй-христианин». И это был не худший способ дать ему определение – особенно при таком, прямо скажем, не христианском поведении. Он мягко толкнул женщину на кровать, и Карима, чувствуя его возбуждение, повиновалась с извечной покорностью восточных женщин. И тем не менее казалось, что все происходящее словно бы забавляет ее. Большие черные-черные глаза наблюдали за ним внимательно и насмешливо, и Фалько читал ее мысли: есть минуты, когда мужчиной, каким бы он ни был – богатым или бедным, изысканным или вульгарным, приверженцем Пророка или неверным, – становится так легко управлять…

– Карима.

– Что?

– Ты настоящая дама.

Поняла она его или нет, но засмеялась польщенно и снисходительно, покуда Фалько снизу вверх расстегивал ее халат, мало-помалу открывая смуглую плоть ляжек, куда скользнула его рука, чтобы насладиться шелковистым прикосновением. Ее тело источало жар. А его пальцы в конце экскурсии, не встречая сопротивления, наткнулись на истертые хлопчатобумажные трусики и мягко стянули их, открыв доступ к уже правильно увлажненному входу в густом черном руне вокруг. Потом пришел черед верхних пуговиц, и когда расстегнулась последняя, показались свободно колышущиеся, ничем не стесненные груди с крупными шоколадными ареолами и темными вздернутыми сосками.

Фалько сбросил пиджак и начал расстегивать пряжку ремня.

– Аафак… Пожалуйста… – попросила мавританка. – Не в меня.

Остаток утра прошел без приключений. Фалько отправился в европейскую часть города, на улицу Рембрандта, в банкирскую контору Мойзеса Серуйа, призванного обеспечивать операцию, и вручил ему шифровку от Томаса Ферриоля, которую получил при посадке в самолет в Тетуане.

– Педро Рамос, – представился он.

– А-а, да-да, конечно… Рад познакомиться.

Банкир – молодой, приятного вида, подвижный еврей – представлял третье поколение танжерских Серуйа и только что вступил в управление семейным бизнесом. Посетителя он принимал с исключительным радушием – провел в свой современный кабинет, обставленный в стиле «баухаус», и открыл перед ним коробку гаванских «Партагас», от которых Фалько учтиво отказался.

– Спасибо, я предпочитаю свои сигареты.

– Как угодно. – Банкир показал на элегантный стульчик из стали и кожи. – Располагайтесь. Прошу извинить… Одну минуточку.

Усевшись за свой письменный стол, он положил телеграмму на папку тисненого сафьяна, достал из сейфа шифроблокнот и минуты три сосредоточенно расшифровывал послание. Потом обратил к посетителю лицо, просиявшее улыбкой, которую Фалько счел лучшей в его коммерческом арсенале.

– Все в порядке, – сказал Серуйа. – С этой минуты в моем банке вам открыт кредит на полмиллиона французских франков.