Совершенство - Клэр Норт

Мое дыхание вызывало ураганы, пробуждало медведей от долгой спячки.

Пульс терзал планету землетрясениями, кожа плавила металл.

Я закрыла глаза и дышала, дышала, дышала.

Вращались небесные сферы и рушились горы, а я дышала.

Тишина во всем цехе.

Открывается дверь. Каким одиноким показался этот звук, когда я не смогла увидеть толкнувшего ее человека.

Крики, топанье ног по бетону.

Босс, босс, помогите, помогите!

Еще шаги, еще люди.

Суматоха среди суетящихся людей. Стоны Гогена, шарканье ног, грохот где-то наверху, аптечку первой помощи вынимают из ящика над неиспользующейся раковиной, движущиеся ноги в тонкой полоске света, пробивающейся сквозь дверь шкафчика.

Босс, что случилось, что случилось?

Шаги по полу, надо мной, прямо надо мной, открываются краны.

Голос Гогена, слишком слабый, чтобы расслышать, что он говорит.

Рождаются цивилизации и гибнут галактики, но прошло ли достаточно времени?

Редкие капли на моем правом плече, подтекающая труба из раковины наверху. Я чувствую, как каждая капелька стекает по коже, словно первая река по высохшим камням. Кран закрывается.

Открывается ящик рядом со мной. Я задерживаю дыхание и жду, что кто-то тоже его задержит, но нет. Они вытаскивают какую-то ткань, возможно, салфетки или кухонные полотенца, чтобы перевязать окровавленную голову босса.

– Что случилось? – спрашивает женщина, бравшая у меня отпечатки пальцев.

– Не знаю, – отвечает Гоген, а затем, о это благословенное «затем», произносит священные слова, в звуках которых рождаются богини: – Не помню.

Я чувствую, как на глазах у меня выступают слезы, и меня всю трясет. Я с силой впиваюсь зубами в запястье, чтобы подавить стон или вскрик, помни, помни, песок у меня под ногами, солнце над головой, линии на коже, я теперь, я Хоуп, дыхание, надежды, теперь и…

Слова отлетают от меня.

Я сдвигаю сознание в пальцы ног.

Я – мои пальцы ног.

От этого усилия у меня болит голова, но дрожь унимается.

Деревья растут, возводятся пирамиды, цветы сохнут и вянут на корню, вдовы Ашшура громко стенают.

Я – дерево шкафа, что давит мне на спину.

Я – тьма.

В окружающей меня комнате люди пытаются понять смысл происшедшего.

Видят на столе бриллианты, покрытые липкой грязью.

Видят кровь на полу.

Мне интересно, какую ложь они придумывают, чтобы оправдать эту картину?

Чемодан на столе, женская одежда. Они явно нашли багаж воровки, но не саму воровку. Да, теперь они сосредотачиваются, они вспоминают, что встречали приземлявшийся самолет, но место рядом с Гогеном оказалось пустым, птичка упорхнула. Они помнят, как ехали по улицам города, обыскивали багаж воровки и обнаружили бриллианты.

А теперь?

Кто-то подкрался к Гогену сзади и ударил его по голове с явным намерением их ограбить. Да, именно это скорее всего и произошло. Но как вор проник внутрь? Как он выбрался наружу? Почему бриллианты остались нетронутыми?

Напрягаются умы, силясь понять и осознать происшедшее, и уверенность начинает давать трещину.

Когда уверенность бессильна, на сцену выходит обыденность.

Обыскать здание, осмотреть близлежащие улицы!

Я – дерево.

Я – тьма.

– Вы видели того, кто на вас напал? – спрашивает мужчина.

– Нет, – ответил Гоген. – Не видел.

Его люди обыскали здание, но не самым тщательным образом, ничего не увидев, здесь ничего, просто какие-то старые трубы, сломанные ящики, вор давно исчез.

Звук шагов по бетону, у меня над головой открывают кран.

Я – вода.

Машины подъезжают и отъезжают.

У меня покалывает ноги, и мне хочется смеяться, судорога в спине, и хочется плакать.

Я – мои позвонки. Я равнодушна к боли.

И потихоньку все забывают.

Они не забывают, что на Гогена напали, – это кровавая реальность, которую нельзя сбросить со счетов. Также они не забывают бриллианты, изъятые у меня паспорта, кредитные карточки на мое имя. Они могут также вспомнить мои отпечатки пальцев, но, возможно, у них в головах это отпечатки, снятые с моего багажа, образцы ДНК с моей одежды, подробности расплываются, воображение заполняет пробелы.

По-моему, свет снаружи совсем угас, но это может оказаться игрой моего воображения, когда глаза адаптируются к темноте. Я как-то читала научную статью о людях, помещенных на сорок восемь часов в полную и безмолвную темноту: не проходило и нескольких минут, как у них начинались галлюцинации.

Я – «гусиная кожа».

Я – сплав из плоти. Мои руки – это мои ноги, мои ноги – это моя грудь, моя голова – это моя шея, моя шея – это мои колени. Сомневаюсь, смогу ли когда-нибудь снова пошевелиться.

Почему эти люди не находят меня.

Потому что не ищут.

Громкие шаги в цеху.

С треском захлопывающаяся дверь.

Звук отъезжающей машины.

Я жду.

Жду.

В мои чувства проникает запах, сначала столь слабый, что едва его чувствуешь, игры разума, проявления моей собственной инерции: подгоревший гренок.

Я жду.

Запах усиливается.

Похоже на бензин.

Наступает момент, когда разум твердит, что этого быть не может, а более опытное подсознание в ответ парирует грубым: «Да к черту все эти раздумья, конечно же, еще как может».

Конечно же, этот проклятый цех горит.

Я ударом открываю дверцу ящичка и вываливаюсь на пол. Меньший из очагов огня занялся на диване, подстегнутый канистрой бензина, но он быстро разрастается. Большая, куда более опасная угроза, исходит из дальнего угла здания, где вспыхнуло неизвестное топливо, и огонь уже подобрался к потолку, а дым заполнил верхнюю часть помещения. Присев на корточки у раковины, я обливаюсь водой, мочу руки до плеч, подставляю голову под кран, закрываю лицо рукавом и ползу на четвереньках по полу под пеленой дыма, доползаю до двери, толкаю ее и обнаруживаю, что она заперта.

Когда я встаю, от дыма у меня из глаз брызжут слезы.

Я наваливаюсь плечом на дверь, бьюсь об нее изо всех сил, но она не поддается, и мне нечем дышать.

Я снова падаю на четвереньки и жадно хватаю ртом воздух. От моей грязной одежды валит пар.

Я ищу другой выход, но смотреть становится все труднее.

Как вести себя при пожаре, что я запомнила из тех уроков?