Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

При этом Шульгин видел, что за минувшие двое суток Сталин стал каким-то другим. Как только сделал первый шаг в сторону от накатанной колеи. Сдал Ежова на год раньше срока, прислушался к Лихареву, простил Шестакова… Разумеется, судьба нескольких мелких чекистов значила для него даже меньше, чем ничего, однако, однако…

Да и как иначе, исходя из теории и личного опыта?

МНВ — оно и есть МНВ. Минимально необходимое воздействие. Гениально придумал Азимов, если, конечно, ему не подсказал идею «случайно» встретившийся аггрианин.

Полгода под контролем столь сильной личности, как Андрей Новиков, не могли не деформировать сталинский характер. Именно в сторону большей терпимости, большей рассудительности (в политическом смысле, но не только).

Велика ли беда, что того варианта пока еще не было? А вдруг был — хотя бы в виде отброшенной будущим тени? Или не просто тени, а чего-то совсем нам недоступного, исходя из теории взаимопересекающихся и взаимодействующих жгутов реальностей. Иногда — путем пробоев искры через изоляцию, иногда — неким подобием электромагнитной индукции. Скажем, оказались поблизости точки того сорок первого и этого тридцать восьмого — и пожалуйста. Чистый мозг здешнего Сталина получил импульс от удвоенной мощи своей личности, совмещенной с матрицей Новикова, плюс добавился еще какой-то куммулирующий эффект. Знать о подобном мы ничего не знаем, но предположить-то можно? Совсем свободно допустить, что и отсюда туда распространяется некое поле, корректирующее сейчас поведение Сталина-Андрея в сорок первом.

В любом случае вести себя следует именно в только что взятой тональности. В противном случае — к чему все?

Шульгин отнюдь не считал, что нынешняя ситуация — окончательная, что он навек останется в теле наркома. Допустить это, поверить в такое — труба, тоска, первый шаг к деградации и растворению. Как-нибудь вывернемся, первый раз, что ли?

При том, что абсолютно никому, кроме него, эта якобы миссия не нужна. Или все-таки имеется некий смысл, недоступный ему самому? Антон ведь не просто так составлял переданный через него меморандум.

Должен быть скорее всего.

Если какие-то смыслы вообще существуют в природе. Сократа бы спросить…

— Раз уж вы такой неравнодушный… Это я вам в похвалу говорю, не подумайте чего другого, — покрутил Сталин над столом дымящейся трубкой, — надо это ваше свойство или черту характера, как правильнее сказать, использовать в полной мере. Вы знаете, товарищ Шестаков, я бы очень хотел сделать так, чтобы вы стали моим ближайшим другом…

— Все, что от меня зависит, товарищ Сталин!

— Не надо вот так. Я чувствую, что вы сейчас отвечаете «как положено». Я же хотел, чтобы вы ответили совсем от души. Хотите, нет?

Как можно было сказать — «нет»? Даже исключая все привходящие обстоятельства, просто по-человечески? Тем более Сашке показалось, что Иосиф Виссарионович в этот именно момент говорит искренне. Ничего странного, не человек он, что ли? Есть же в истории примеры…

— Для меня такое предложение… Не знаю, смогу ли соответствовать…

— Значит, считаем, вы согласны. Но такая позиция — моего друга, она требует… — Сталин внезапно замолчал, встал, не глядя на собеседника, пошел по кругу вдоль стен кабинета, на ходу раскуривая трубку. Сашку пронзила мысль — это же совершенно Андреева манера. А потом в кино такое показывали. Опять перемыкание?

Сталин остановился у дальнего окна, явно успокоившись, потому что дым из его не слишком шикарной трубки (а интересно бы взять в руки, посмотреть, не «Петерсен» ли?) пошел густыми клубами. И пыхтел там довольно долго, Шульгин же при этом просчитывал варианты. Не как Серпилин в романе Симонова, по-своему, однако пауза оказалась очень кстати, и, наверное, для обоих.

Нет, точно, тень будущего явно достала вождя, и он сейчас совсем не такой, как должен быть, исходя из расхожих представлений. Позавчерашний ментальный посыл достиг своей цели, наверное.

Сталин вернулся к столу. Продолжил, словно и не было долгой паузы:

— У меня были друзья. Даже — очень хорошие, но одни умерли, другие предали. Хотите — назову…

Шульгин сделал едва заметный отстраняющий жест, мол, зачем мне это.

Сталин словно и не заметил.

— Бухарин был, Киров был, Серго Орджоникидзе был… Еще раньше Егоров тоже был. Царский полковник, а я ему звание маршала дал. Неправильно себя повел. Вообразил, что бывший поручик ему скорее поможет. А в чем?

Тут Шульгин не мог со Сталиным не согласиться. Если даже предположить, что заговор Тухачевского имел место, тот же Егоров ни на что большее сверх имеющегося рассчитывать не мог. В самом лучшем случае. Разве что, без всяких личных соображений, исходя только из высших, ввязался в заговор, желая избавить страну от диктатора? Как Штауфенберг[25]. А что взамен? Как будто здесь можно вообразить подобие европейской демократии или хотя бы хрущевского варианта. Ага! С палачом и предателем Тухачевским во главе. Нет, правда, на гораздо большую степень личной безопасности все-таки можно было рассчитывать. Своих соратников ни Хрущев, ни Брежнев больше не расстреливали, не сажали. Отставка с персональной дачей в худшем случае.

— Кто остался? Молотов, Ворошилов, Буденный… Каганович? Нет, нужный человек, но не друг. Остальные… Вы Мандельштама читали, Григорий Петрович?

Шульгин только на секунду задумался. Черт его знает, как ответить. Вообще, кроме маленькой книжки, в институте подсунутой подружкой, ничего не читал, поскольку не восхитился. Но о чем идет речь догадался.

Ответил осторожно: «Слышал кое-что. Мне как-то Гумилев с Киплингом ближе. Если вы о том стишке…»

— О том, о том. «А вокруг него сброд тонкошеих вождей!» Оно самое. Лучше не скажешь. А вас к «тонкошеим» не отнесешь, товарищ Шестаков.

Сашка решил схохмить. Показалось, что к месту будет.

На короткой, незаметной шее

Голове удобнее сидеть.

И душить значительно труднее,

И арканом не за что задеть… —

продекламировал он.

Сталин наклонил голову, оценивая слова, усмехнулся в усы.

— Очень хорошо сказано. А кем?

— Да так, какой-то поэт-любитель из блатных. Слышал в командировке на Урале, запало в голову.

— А другие слова? Интересно бы целиком послушать…

— Не знаю, товарищ Сталин, постараюсь отыскать, кажется, записал в один из блокнотов. Постараюсь…

— Хорошо, оставим пока. Поищите. И арканом не за что задеть… Ну, наших каждого есть за что.

Ясно было, что в последние слова он вложил оба смысла.