Петр III - Николай Павленко

Этими соображениями французская дипломатия руководствовалась, когда русский посланник при версальском дворе граф Петр Григорьевич Чернышев сообщил французскому министру иностранных дел герцогу Шаузелю декларацию о мире между Россией и Пруссией. Тот не преминул высказать свое удивление и раздражение: «Как без всякого предварительного сношения с союзниками система, казавшаяся твердо установленною вдруг и до основания разрушена!» «Мой король, — продолжал Шаузель, — всегда предпочитал интересы союзников интересам собственной страны». Чернышев пытался оправдать действия императора, но министр стоял на своем: «Исполнение принятых обязательств надобно предпочитать всему другому».

Ответная декларация французского двора была наполнена суровыми оценками поступков российского императора. В ней противопоставлялось благородство и честность своего короля предательству и измене императора: «Король счел бы для себя виновным в измене, если б принял участие в тайных переговорах; король получил бы свою и своего государства славу, если бы покинул своих союзников; король верен, что каждый из них с своей стороны останется верен тем же принципам. Король не может забыть главного закона, предписанного государям от Бога, — верности договорам и точности в исполнении обязательств».

Охлаждение отношений между Россией и Францией было вызвано еще одним, на этот раз внешне пустяковым обстоятельством, поскольку оно носило церемониальный характер. В Петербурге потребовали от иностранных дипломатов, чтобы они первыми нанесли визит дяде императора голштинскому принцу Георгию, вызванному Петром III в столицу империи сразу же после своего вступления на престол. Представители Франции, Австрии и Испании ответили, что они нанесут визит принцу только после того, как принц известит их о своем прибытии. Тогда им было объявлено, что они не будут допущены на аудиенцию к императору. Завязался спор, закончившийся тем, что шведский, датский и английский министры уступили требованиям петербургского двора и нанесли визит принцу Георгию, а французский министр Брейтель, опираясь на поддержку министра иностранных дел Шуазеля, продолжал упорствовать.

27 мая 1762 г. Чернышев доносил: «Здешний двор сам довольно видит неблагоразумие свое в этом деле, но, зайдя так далеко, из гордости и упрямства своего отступать стыдится; итак, определено: Брейтеля из Петербурга отозвать и назначить его послом к шведскому двору». Шуазель объявил Чернышеву, что в Петербург вместо отзываемого посланника будет назначен дипломат рангом ниже — поверенный в делах или резидент. Чернышев объявил ответ, что отъезжает из Франции, оставляя вместо себя поверенного в делах секретаря посольства. Так закончился церемониальный конфликт, реанимировавший во второй половине XVIII столетия дипломатию XVI–XVII вв., когда церемонии определяли престиж государства и послы стояли насмерть, требуя их пунктуального выполнения.

Если Франция в XVII и особенно в XVIII столетии считала Россию своей соперницей за влияние на европейском континенте и всячески препятствовала ее возвышению, науськивая Швецию и Турцию к военным с нею конфликтам, то между Англией и Россией с XVI века установились прочные экономические связи: Россия поставляла владычице морей Англии материалы, необходимые для кораблестроения — мачтовый лес, пеньку для канатов, а также поташ, получая взамен промышленные изделия — сукна, краски и колониальные товары: кофе, сахар, пряности.

Во время Семилетней войны Англия участвовала в ней в качестве союзницы Пруссии, то есть была страной, враждебной России. Впрочем, Британия и на этот раз сохранила обыкновение загребать жар чужими руками — на театре военных действий не было ни одного британского солдата и ее участие ограничивалось выдачей Фридриху II финансовых субсидий. Обстоятельства, сложившиеся на международной арене после вступления на престол Петра III, как выше было сказано, превратили Пруссию в дружественную России страну. Последовало и изменение отношений с Англией. Британский премьер-министр Бют пошел на откровенный разговор с русским посланником в Лондоне князем Александром Михайловичем Голицыным, заявив ему, что, во-первых, прусский король при настоящих своих бедственных обстоятельствах не может ласкать себя надеждой получить мир без значительных уступок из своих владений; во-вторых, пришло время серьезно подумать, о том, что «здешний двор не может вечно воевать в угоду его величеству», то есть прусскому королю; в-третьих, Бют считал, что прусский король зря рассчитывает на помощь России: «Я не могу думать, — сказал он, — чтоб император променял своих естественных союзников на короля Пруссии»; в-четвертых, Бюта интересовал вопрос, «какую часть из прусских завоеваний государь ваш хочет за собой удержать».

В суждениях Бюта, которые он просил Голицына держать «в глубочайшей тайне», с одной стороны, просматривается здравый смысл, а с другой — они свидетельствуют о его полной неосведомленности о глубине поклонения Петра III Фридриху II. Впрочем, такую же неосведомленность о намерениях императора проявил и посланник Голицын, полагавший, что «император хочет пребывать неразлучно с своими естественными союзниками, именно с венским двором» и что король напрасно рассчитывает на то, что «император в предосуждение славы высочайшею своего имени и пользы своей империи променял интересы своих главных и полезных союзников на интересы такого опасного соседа, как король прусский, чтоб вывел свои войска из прусских областей и возвратил их Фридриху II, который сам почитает их невозвратно потерянными; такой поступок не был бы согласен ни с славою, ни с честью, ни с безопасностью императора, который намерен начало своего царствования прославить присоединением к империи королевства Прусского по праву завоевания».

Любопытно, что о внешнеполитическом курсе Петра III не был осведомлен не только Голицын, сидевший в Париже, но и канцлер М. Л. Воронцов, имевший возможность общаться с императором, о чем свидетельствует высокая оценка мыслей, изложенная в депеше русского посланника. Он считал откровение своего подчиненного заслуживающим всякой похвалы, что явствует из его резолюции на депеше: «Сия реляция князя Голицына заслуживает великой похвалы и апробации, на которую в ответ гисторически ему отписать о нынешнем состоянии дел и о высочайшем соизволении его императорского величества в рассуждении прежней системы и что с королем прусским, кроме дружеской отсылки еще никакой негоциации здесь не начато, хотя поверенная персона от его величества сюда и прислана». Имеется в виду прибытие в Петербург Гольца. Реляция Голицына была отправлена 26 января, а Петр III читал ее 2 марта 1762 года.

Перед тем как уступить место посланника в Англии Александру Романовичу Воронцову, Голицын имел прощальную аудиенцию у Бюта, который сетовал на ненадежность своего союзника Фридриха II, утаившего от Англии некоторые дипломатические шаги. В частности, Бют высказывал недовольство тем, что король не сообщил кабинету министров Англии содержание инструкции, с которой Гольц отправился в Петербург. «Это значит, — сделал вывод Бют, — что инструкция не будет приятна лондонскому двору», и тут же высказал догадку, что скрывает прусский король от лондонского двора, какие поручения Гольц должен был выполнить в Петербурге, и не ошибся: Он должен был стараться посеять раздор между Россией и Австрией, добиваться выгодного для Пруссии мира с Россией и заключить какое то соглашение с Россией, нацеленное против Дании. Бюта более всего беспокоили враждебные намерения России и Пруссии против Дании, являвшейся союзницей Англии.