Связанный честью - Сандра Браун

– Тогда не было. Но сейчас я наняла двоих.

Он усмехнулся:

– Не волнуйся. На этот раз я не собираюсь направлять на тебя нож.

Эйслин улыбнулась в ответ, потрясенная его красотой. Первый шок прошел, и она впервые смогла как следует его рассмотреть. Волосы спереди подстрижены, но по бокам и сзади спускаются ниже плеч. На бронзовой коже никаких следов тюремной бледности. Спроси она, каким образом, он бы мог ответить, что каждый день бегал в тюремном дворе. Он наворачивал круги, пока не пробегал нужное количество миль, что немало способствовало его прекрасной физической форме.

В правом ухе по-прежнему блестела серебряная сережка. А крестик все так же покоился в темных волосках на его груди, которую она видела в распахнутой рубашке. Джинсы и рубашка были явно новыми. Наверное, его мать и Джин принесли их ему специально перед освобождением. Она отметила уже знакомые ковбойские сапоги и бирюзовый пояс на стройной талии.

– Ладно, – произнес он, поднимаясь на ноги, – я обещал, что зайду ненадолго. Я только хотел поблагодарить тебя за то, что ты не стала добавлять мне неприятностей.

– Не о чем было беспокоиться.

– Я думал написать тебе, но мне хотелось поблагодарить лично.

Господи, насколько были бы целее ее нервы, если бы он прислал свою благодарность по почте!

– Я рада, что тебя выпустили.

– Не люблю быть у кого-то в долгу, но…

– Ты мне ничего не должен. Я поступила, как считала правильным. И ты тоже.

– Все равно спасибо.

– Пожалуйста, – сказала она, надеясь, что на этом они закончат.

Она проводила его в прихожую.

Лукас страшился их встречи, не представляя, как она отреагирует, когда увидит его. Он не стал бы ее винить, если бы, открыв дверь, она закричала от ужаса.

В тот вечер он в отчаянии влез к ней в квартиру, пытаясь найти приют и пищу. Отчаяние заставляет людей делать то, что в обычной ситуации они никогда бы не сделали. Например, не стали бы брать в заложницы ни в чем не повинную женщину-англо. Для него все еще было непостижимо, почему она не заставила его заплатить за это.

Но сейчас, уже выполнив свою миссию и поблагодарив ее, он не хотел уходить. Странно. Он-то считал, что, сказав то, что должен был сказать, он сможет оставить Эйслин Эндрюс в прошлом и закроет эту страницу своей жизни.

Ему ужасно не хотелось признаваться даже самому себе, что он думал о ней, пока был в тюрьме. Прошло уже много месяцев с того утра на горной вершине. И ему все еще с трудом верилось, что она действительно отдалась ему. До побега ему было все равно, с кем спать. Подходила любая, и точка.

Но после побега предмет его желаний обрел лицо, имя, голос и запах. И все это принадлежало Эйслин. Много ночей, лежа в одиночестве на узкой тюремной койке, он убеждал себя, что она просто плод его воображения и на самом деле не существует.

Но тело не соглашалось с ним. Особенно сейчас, когда его взгляд скользил по ее попке и бедрам, плотно обтянутым простыми слаксами. Она оказалась ниже ростом, чем ему помнилось, возможно, потому, что была сейчас босиком. Рубашка была короткая, старая, немного ей маловатая. О да, сидя на стуле и потягивая содовую, он думал о ее грудях. Он не мог не заметить, как они выделяются под рубашкой.

По дороге к выходу он зачарованно смотрел, как качается ее совершенно девичий хвостик. Ее волосы действительно такие шелковистые, как подсказывала ему память? И эта белоснежная грива, так ярко указывающая на ее англо-происхождение, действительно побывала в его разбойничьих индейских руках? И рот, так вяло сейчас улыбающийся… помнит ли он ищущие ласки его языка? Он-то помнил.

– Удачи тебе, Лукас. Надеюсь, теперь у тебя все будет хорошо. – Она протянула ему руку.

– Спасибо. – Он пожал ее.

Их глаза встретились. И замерли.

А потом раздался какой-то звук.

Он шел откуда-то из глубины дома и показался таким нелогичным, что Лукас в первый момент решил, что ослышался. Но потом он услышал его снова. И, озадаченно нахмурив брови, посмотрел в том направлении. Это было похоже на…

Эйслин выдернула у него свою руку. Он удивленно обернулся. И, увидев ее лицо, понял, что слух его не обманывает. Она была бледной как смерть и выглядела чертовски виноватой. Лукас застыл на месте. Его острый как бритва взгляд содрал бы с нее кожу и за меньший обман.

– Что там такое?

– Ничего.

Он отодвинул Эйслин в сторону и зашагал через фешенебельную гостиную в глубину дома.

– Куда ты? – Она побежала за ним.

– Догадайся.

– Нет! – Она схватила его за рубашку и вцепилась бульдожьей хваткой. – Ты не можешь войти вот так запросто и…

Он развернулся и сбросил ее руки:

– Я уже делал так однажды.

– Ты не можешь!

– Черта с два не могу. Можешь полюбоваться, как я это делаю.

Он твердо решил отыскать источник необычного звука. Рыдающая Эйслин цеплялась за него, пытаясь остановить. Лукас отмахивался от нее, как от надоедливой мухи.

Он заглянул в спальню. Там все было точно так, как ему помнилось. Чисто женская аккуратная комната. Он пошел дальше. В конце коридора он наткнулся на закрытую дверь. Без малейших колебаний, не говоря уже об извинениях, он повернул ручку и толчком открыл дверь.

И даже он, воин-апач душой и телом, остановился как вкопанный.

Три стены комнаты были выкрашены в неяркий желтый цвет. На четвертой красовались обои с Матушкой Гусыней. В углу стояло кресло-качалка с мягким сиденьем. Комод, накрытый стеганым одеяльцем. На нем в ряд стояли стаканчики с ватными палочками и тюбик какой-то мази. Белые жалюзи предохраняли комнату от вечернего солнца, но все равно давали возможность разглядеть у окна очертания детской кроватки.

Лукас закрыл глаза, думая, что все это какой-то странный сон. Что он проснется и сможет с облегчением посмеяться над ним. Но, снова открыв глаза, он понял, что все осталось как есть. И тем более тот самый безошибочно узнаваемый звук.

Он осторожно двинулся вперед, стараясь производить как можно меньше шума. У кроватки были мягкие высокие бортики. Из угла ему улыбался игрушечный мишка. Простынка желтая, под цвет обоев. Как, впрочем, и пушистое одеяльце.

А под ним корчился, вопил и гневно размахивал кулачками крошечный младенец.

Малыш продолжал реветь, совершенно равнодушный к хаосу, который посеял в сердце и разуме высокого смуглого человека. Лицо стоящего у кроватки мужчины, обычно такое отстраненно-невозмутимое, сейчас выражало явное смятение.

Эйслин стояла рядом и чуть позади. Она прижимала к губам руку, пытаясь сдержать эмоции, а их было великое множество, от простого беспокойства до малодушного ужаса.