Связанный честью - Сандра Браун

Лукас Грейвольф вызывал у него восхищение, что случалось крайне редко и было не слишком приятно. Что бы сделал он сам, окажись в тех же обстоятельств, что и Грейвольф? Этот вопрос его очень беспокоил.

– Ваше решение увидеть умирающего деда стоило этих шести месяцев?

– Да.

Начальник снова вернулся к столу:

– Почему?

Лукас опустил ногу на пол и принял более уважительную позу:

– Джозеф Грейвольф был очень гордым человеком. Он упрямо придерживался индейских традиций, часто себе во вред. Мое пребывание в тюрьме беспокоило его больше, чем меня. Ему была невыносима сама мысль, что внук вождя племени находится за решеткой.

– Он был вождем?

Грейвольф кивнул:

– От этого ему было мало пользы. Он умер бедным, разочарованным, побежденным, как и многие мужчины моей расы.

Начальник изучил лежащее перед ним досье:

– Здесь говорится, что он владел землями.

– Три четверти которых у него выманили обманом. Он сдался. Перестал бороться. Перед тем как окончательно заболеть, он опустился до церемониальных танцев перед туристами. Религиозные церемонии, бывшие для него когда-то торжественными обрядами, превратились в развлекательные зрелища.

Внезапно Грейвольф вскочил с места. Диксон дернулся и потянулся было к тревожной кнопке, чтобы вызвать охрану, но сразу понял, что заключенный не угрожает ему физически, и снова положил руки на стол. Он полностью сосредоточился на Грейвольфе, который напряженно зашагал по комнате.

– Я был единственной надеждой деда. Он простил мне кровь белых и любил меня. Он видел во мне скорее сына, нежели внука. Для него было невыносимо знать, что я в тюрьме. Чтобы упокоиться с миром, ему нужно было увидеть меня на свободе, нужно было узнать, что я победил свое заключение. Вот почему я обязан был это сделать.

Он встал перед Диксоном, и тот подумал, что если этот человек не смог поколебать уверенность присяжных в том, что он виновен, значит, это было не под силу никому. От него исходила мощная энергия, он говорил живо, выразительно. В нем сочетались убежденность и страстность. Впустую пропадает такой талант красноречия. Жаль, что его лишили адвокатской практики.

– Я не собирался сбегать, мистер Диксон. Я же не идиот. Я просил разрешить мне уехать на пару дней, чтобы повидать деда. Два чертовых дня. Мне было отказано.

– Это противоречило правилам, – спокойно возразил Диксон.

– К черту правила! – рявкнул Лукас. – Они идиотские. Разве вы – те, кто управляет этим заведением, – не понимаете, какое благотворное влияние оказали бы заключенным небольшие уступки, возможность сохранить немного достоинства? – Он угрожающе наклонился через стол.

– Сядьте, мистер Грейвольф, – твердо произнес Диксон, показывая, что тот вышел за рамки.

Какое-то время они смотрели друг на друга в упор, потом Лукас снова плюхнулся на стул. Его красивое лицо помрачнело.

– Вы сами адвокат, – заметил Диксон. – Я думаю, вы понимаете, в каком свете вас выставляет этот поступок. – Он надел очки в серебряной оправе и просмотрел лежащий перед ним отчет. – Там еще была молодая женщина, мисс Эйслин Эндрюс. – Он глянул на Лукаса поверх очков. Ударение на последних словах указывало, что это скорее не утверждение, а вопрос.

Лукас промолчал, только непримиримо посмотрел на Диксона. По его взгляду невозможно было понять, о чем он думает. Диксон вернулся к отчету.

– Интересно, что она не стала выдвигать против вас никаких обвинений.

Лукас по-прежнему хранил молчание, правда, на щеке дернулся мускул.

В конце концов Диксон закрыл папку и снял очки:

– Можете возвращаться в вашу обычную камеру, мистер Грейвольф. На сегодня это все.

Лукас встал и направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда Диксон его окликнул:

– Мистер Грейвольф, вы лично были ответственны за нападение на полицейских во время того бунта? Вы давали указания громить правительственные здания?

– Я организовывал протест. Судья и жюри признали меня виновным, – кратко ответил он, после чего открыл дверь и вышел.

Диксон еще долго смотрел на дверь после его ухода. Он знал, когда лжет преступник. И чувствовал, когда перед ним невиновный. Еще раз сверившись с делом Лукаса Грейвольфа, он принял решение и потянулся за телефоном.

Лукас шагал под конвоем обратно в камеру, его сердце билось как молот, хотя внешне он никак этого не показывал.

Он ожидал, что ему предъявят обвинение во взломе и вторжении, в нападении, похищении и бог знает каких еще преступлениях. Он страшился нового процесса. Процесса, который должен был стать дополнительным позором для его матери, усугубив при этом ее страдания.

Узнать, что побег стоил ему только лишних шести месяцев заключения, оказалось для него огромным сюрпризом. В оставшиеся десять месяцев ему будет чем заняться. Уже сейчас на маленьком столике в его камере высилась стопка писем с просьбами помочь юридической консультацией. Он не мог брать за них плату. Возможно, он уже никогда не сможет практиковать, но консультировать может. Среди индейцев имя Лукас Грейвольф значило лучик надежды. Он не отказывал никому, кто просил о помощи.

Но почему же Эйслин Эндрюс не выдвинула против него обвинения? И федеральные власти, и власти штата наверняка пытались соорудить против него дело. Но без ее показаний они могли предъявить ему только побег из тюрьмы. Почему же она не стала им помогать?

Лукас Грейвольф терпеть не мог быть у кого-то в долгу, но Эйслин Эндрюс он кое-что задолжал. Свою признательность.

Эйслин выскользнула из спальни и осторожно закрыла за собой дверь. В дверь позвонили еще раз. Торопливо убирая в простенький хвостик выбившиеся пряди, она бросилась в прихожую открывать. В коридоре она взглянула в зеркало и убедилась, что выглядит прилично. Она потянула на себя дверь, на ее лице читалось ожидание и играла полуулыбка.

Но, увидев, кто к ней пришел, она с застывшим взглядом замерла на месте. Ей пришлось опереться на дверь, чтобы не упасть. На какой-то момент ей даже показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

– Что ты здесь делаешь?

– Я снова тебя напугал?

– Ты… вышел?

– Да.

– Когда?

– Сегодня. На этот раз официально. Я теперь свободный человек.

– Мои поздравления.

– Спасибо.

Разговор был каким-то диким, но Эйслин подумала, что для человека, только что испытавшего шок, она держится очень прилично. При виде Лукаса Грейвольфа она даже не упала в обморок. Удержаться на ногах ей помогла дверь, но ладони так повлажнели от пота, что она боялась, как бы они не заскользили по гладкой поверхности. Во рту пересохло, но дара речи она не потеряла. По крайней мере, не совсем. Перевернись мир с ног на голову, она бы вряд ли могла меньше удивиться. Принимая все перечисленное во внимание, она вела себя отлично.