Дружина особого назначения. Книга 4. Завтрашний взрыв - Иван Алексеев

Князь Иван встал рядом с дьяком, привычным глазом взирая на чертеж московских земель. Разик, стараясь держаться за спиной дьяка, без приглашения тоже подошел к карте, принялся разглядывать ее из-за плеча начальника разрядного шатра.

Черную жирную линию Муравского шляха южнее Москвы на карте перегораживал большой прямоугольник, сделанный из тонкой, гладко отполированной липовой дощечки, выкрашенной в красный цвет. Он обозначал земское русское войско. С юга на него был нацелен другой, синий прямоугольник, изображавший орду. Еще один красный квадратик меньшего размера находился чуть севернее Москвы. Это было опричное войско, которым командовал сам царь. Дьяк осторожно, чтобы не повредить невзначай карту, взял двумя пальцами синий значок и переместил его на едва заметный пунктир Свиного шляха, более извилистого и менее оживленного, чем Муравский. Теперь расстояние, которое орда должна была пройти до Москвы, увеличилось, но зато на ее пути больше не было русских полков. Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы понять, что, совершив всего один дневной переход, орда значительно приблизится к столице, компенсировав тем самым удлинение маршрута своего обходного движения, и одновременно окажется в тылу у войск князя Бельского.

— М-да, хитрый маневр. И какая сволочь, тварь предательская, их надоумила на этот кривой шлях свернуть, который уж, поди, травой весь давно зарос, поскольку по нему добрые люди-то не ходят и не ездят! — сурово произнес воевода и тяжело задумался.

Повисла напряженная тишина.

— Кто сообщил о повороте крымцев на Свиной шлях? — вдруг резко спросил дьяка воевода.

— Полусотник поморской дружины боярина Ропши! — Дьяк оглянулся, ища Разика, увидел его у себя за спиной и чуть отступил в сторону, жестом предложив дружиннику выйти вперед, предстать перед воеводой.

Разик сделал два четких шага, вытянулся, отдал честь.

— Эти чудаки из диких северных чащоб? — удивленно вскинул брови князь и грозно уставился на полусотника. — А ну, молодец, рассказывай, не померещилось ли тебе, часом, вражье войско в том месте, где его и нет? Только не вздумай врать: прямо здесь, у подножия холма, расстреляю без суда и следствия!

Разик четко и более подробно, чем в написанном им донесении, доложил воеводе о результатах ночной разведки.

— Языка взяли? — перебил его воевода, даже не дослушав доклад.

— Никак нет.

— Почему?!

— Не сумели. Да и не хотели себя обнаруживать. Пусть враг думает, что его хитрость с ложным станом удалась и мы по-прежнему ждем его на Муравском шляхе.

— Зачем?!

— Так обойти-то они нас обошли, — кивнул на карту Разик, — но кто у кого теперь в тылу — это еще вопрос! Маневр ордынский весьма рискованный. Если ты не будешь отступать до столицы, стараясь вновь перерезать ордынцам путь, а развернешь полки и вдогон, то они окажутся зажатыми между полевым войском и крепостью, то есть Москвой! Ведь именно так поступил в одну из прошлых кампаний князь Михайло Воротынский: не стал вставать перед обошедшим Рязань набегом, а просто повис у орды на хвосте. И хан повернул обратно, за Оку, бежал без боя, испугавшись, что его вот-вот окружат под ближайшей крепостью. Да если даже и не окружат, то все равно ему потом невозможно будет с награбленной добычей и полоном уйти назад, в степи.

Разик произнес эту тираду звонким голосом, с искренней радостью, что может изложить свои весьма толковые соображения лично большому воеводе русского войска, не замечая, что тот, задохнувшись от негодования, краснеет и бледнеет от его речей.

— Да как ты смеешь, наглый юнец, указывать, что мне следует делать?! — взревел князь.

— Прости, воевода, за смелое слово не по чину, — ответил Разик по-прежнему спокойно, без какого-либо страха или смирения в голосе. — Я просто припомнил наставления князя Михайлы Воротынского, который по государеву указу «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» в прошлом году написал.

— Что ты мне чужими заслугами в нос тычешь, щенок! — продолжал бушевать воевода. — Где сейчас этот твой Воротынский? На Белоозере, в ссылке! А я туда не хочу! Известно ли тебе, умник, что имеется прямое письменное распоряжение Разрядного приказа, запрещающее биться с ордынцами в чистом поле и предписывающее встречать их в крепком месте, за рвом и тыном или гуляй-городом! Так вот, я по государеву указу поставлен защищать Муравский шлях и встал в том месте, где приказано, обнес лагерь тыном, как предписано, и не собираюсь самовольно позиции покидать и гоняться за крымцами по полям, где их легкая конница имеет большое преимущество!

Понятно, что тирада воеводы была адресована не какому-то ничтожному полусотнику из дружины захудалого провинциального боярина, не имеющего веса при дворе, а войсковому дьяку Разрядного приказа, в сафьяновом портфеле которого лежала бумага с донесением о перемене движения вражеского войска, каковая в случае наших неудач в отражении нашествия могла быть обращена против большого воеводы, князя Бельского. Почему, дескать, воевода, получив сие донесение, не ударил на неприятеля, а остался стоять на прежнем месте? Нет ли здесь измены? В ответ воевода, разумеется, предъявит распоряжение Разрядного приказа, предписывающее ему защищать Муравский шлях. Сие распоряжение, скрепленное малой печатью, было надежно укрыто в тяжелом, окованном железом походном ларце князя Бельского. Пожалуй, оно перевесит бумагу дьяка. Именно эти мысли, а вовсе не соображения о стратегии и тактике боевых действий в изменившейся обстановке занимали сейчас воеводу более всего остального. В этот момент, как и во все последние годы, он заботился о защите себя и своего рода от царского гнева, а вовсе не своей страны и ее граждан от нашествия крымской орды.

Дьяк, который прекрасно понял истинный смысл княжеских речей, лишь пожал плечами и ответил вкрадчиво:

— Разумеется, воевода, тебе виднее, чем кому-либо, где и как неприятеля отражать. Мое дело бумажное: донесения собрать да твои приказы записать. А вся ответственность, конечно же, на тебе лежит!

— Так ты что ж, чернильная твоя душа, заранее хочешь все возможные неудачи на меня списать… — начал было князь, давая волю праведному гневу, но не успел закончить фразу.

У самого шатра раздался бешеный стук копыт, сменившийся хрипом осаженного на всем скаку коня. Это мог быть только царский гонец, ибо никто более не посмел бы приблизиться к ставке большого воеводы верхом. И действительно, полог входа откинулся, и в шатер буквально ввалился гонец в алом нагруднике с вышитым золочеными и серебряными нитями большим двуглавым орлом, едва различимым из-за пыли и грязи, покрывшей его за время скачки. Узнав воеводу, гонец поклонился ему торопливым кивком головы, достал из-за пазухи свернутую трубкой грамоту в кожаном чехле:

— От государя!

— Здрав будь, великий государь! — воскликнул воевода, почтительно приняв грамоту, и изобразил поклон, насколько ему позволял уже почти застегнутый на все ремешки панцирь.

Разумеется, все присутствующие в шатре последовали его примеру.