Дружина особого назначения. Книга 4. Завтрашний взрыв - Иван Алексеев

— Все в порядке? — полувопросительно-полуутвердительно произнес он, принимая из рук товарищей свою саблю и мушкет.

— Так точно! Это настоящий лагерь. Несколько десятков, а может быть — и вся сотня тысяч.

— Согласен, у меня такая же оценка. По коням!

С этими словами Михась отвязал повод и повернулся, чтобы сесть на коня.

— Командир, что это?! — почти в один голос изумленно воскликнули Кашка и Василь, увидев три кинжала, заткнутые за ремень у него за спиной.

Михась вскочил в седло:

— По коням, бойцы, по коням! Потом все расскажу! — И, выждав одну секунду, которой его товарищам хватило, чтобы оседлать своих скакунов, скомандовал: — За мной, галопом… Айда!

Взмахнув нагайкой, Михась помчался с места в карьер, ведя разведгруппу по кратчайшему маршруту в стан русского войска. Поля и перелески, по которым мчались дружинники, были пусты и безлюдны. И лишь на подходах к расположению своих войск они встретили конный разъезд и две заставы, которые благополучно миновали, не останавливаясь, обменявшись с ними на ходу условными знаками. Через два часа бешеной скачки они влетели на свой бивуак с первыми лучами солнца, показавшегося над вершинами окрестных лесов.

Бойцы их десятка уже час, как вернулись из поиска, и, честно выполнив свой долг, повалились спать. Лишь командир, Разик, поджидая группу Михася и одновременно исполняя обязанности часового, в полном вооружении и снаряжении расхаживал вокруг двух небольших походных шатров. При виде возвратившихся разведчиков лицо полусотника озарилось счастливой улыбкой, но тут же вновь приняло серьезное и сосредоточенное выражение.

— Докладывай! — вместо приветствия скомандовал он Михасю, когда тот, осадив коня, еще не успел даже спешиться.

Михась кинул поводья сопровождавшему его бойцу, соскочил на землю:

— На Свином шляхе большой неприятельский стан, около сотни тысяч или более. Разведку провели скрытно, себя не обнаружили.

— Молодцы! А на Муравском шляхе — обманка. Теперь я могу доложить начальству полную картину. Жаль только, что языка мы взять не смогли, поскольку вся костровая команда находилась в плотном строю, за линией огней, в полной готовности к вероятной атаке. Ладно, что есть — то есть. Я — в разрядный шатер. Ты остаешься за меня, в том числе в карауле. Бойцы пусть спят. Пост сдал, — торопливой скороговоркой произнес Разик и побежал напрямик через перелесок и кустарник к центру лагеря, где располагалась ставка большого воеводы русского войска — князя Ивана Бельского, а при ней — походный штаб, то есть разрядный шатер.

— Пост принял! — произнес Михась уже в спину удалявшемуся командиру и повернулся к Кашке и Василю: — Бойцы, отбой! Я — на часах.

Однако разведчики не отправились, как следовало ожидать, в шатер, а предпочли остаться на месте, переглядываясь друг с другом.

— Брат головной, — решительно произнес Кашка, более старший по возрасту. — Прости, коль что не так молвлю, но ты доложил, что мы, ведя поиск, себя не обнаружили. Тогда, позволь спросить, откуда у тебя эти три кинжала?

Михась вынул из-за пояса упомянутые кинжалы, протянул Кашке:

— Возьми, потом, когда время будет, рассмотрим их внимательно. В том лесу, перед вражеским станом, я встретил трех людей, но не ордынцев, а наших, русских. Я им представился, и они в свою очередь назвались разведчиками большого полка. Но потом вдруг на меня с кинжалами и набросились. Пришлось их валить. Тела там, в лесу, и остались. Кто они на самом деле — я, естественно, не знаю, но полагаю, что к нашему заданию сей эпизод отношения не имеет. Потому и доложил, что мы себя перед ордынцами никак не раскрыли. Даже если те утром найдут в лесу, в который они и ходить-то боятся, вдалеке от своего ночлега, убитых русских, ну и что ж с того? Согласны?

— Все ясно, брат головной, спасибо за разъяснения! Только уж пусть твои трофеи и остаются у тебя.

— Хорошо, — согласно кивнул Михась и засунул трофейные кинжалы в чересседельную сумку. — Я бы вам и раньше все рассказал, да во время скачки во весь опор беседовать-то весьма несподручно. А сейчас отдыхайте, пока возможность есть.

Бойцы ушли в шатер, а Михась, привычно поправив висящий на плече мушкет, принялся вышагивать по периметру бивуака, охраняя сон своих товарищей.

Тем временем Разик достиг разрядного шатра, за десяток саженей до него перешел с бега на шаг, успокоил дыхание и, обойдя шатер, очутился перед дежурившим у входа стрельцом. Поприветствовав дежурного, леший попросил передать войсковому дьяку, что прибывший из разведки полусотник поморской дружины готов предстать перед ним для доклада. Спокойный вид и тон полусотника и сама форма обращения, в котором отсутствовали слова «срочно!» и «немедленно!», позволили дежурному прийти к выводу, что ничего чрезвычайного донесение разведки не содержит. Зайдя в шатер, он так и сообщил об этом начальству. Вскоре из шатра к Разику вышел подьячий и, зевая и почесываясь, заявил, что дьяк занят важным делом, а посему пусть помор сообщит свои сведения ему, подьячему, прямо здесь.

— Что ты, сударь! — непререкаемым тоном тупого, но исполнительного служаки ответствовал Разик. — Разве ж можно такой доклад в чистом поле делать? Не ровен час, послушает кто!

— Ну, тогда жди, покуда дьяк освободится! — пожал плечами достойный представитель той части военного сословия, которая на всех языках мира заслужила малопочетное наименование «штабные крысы», и хотел было удалиться в шатер.

— Постой, сударь! — Разик наморщил лоб, изображая напряженный мыслительный процесс. — Чтобы вас с дьяком более от важных дел не отвлекать, вынеси-ка мне нагрудную писчую дощечку с пером да чернилами, и я прям тут донесение свое на бумаге-то и накропаю, да через часового вам и передам.

— Неужто ты грамоту знаешь, полусотник? — изумился подьячий.

— Да вот, сподобил Бог, в монастырской школе целых полгода сию премудрость постигал, — скромно объяснил Разик.

— Ну-ну, — недоверчиво хмыкнул подьячий и, словно осененный какой-то увлекательной идеей, встрепенулся и поспешно ушел в шатер.

Наверняка он, как и рассчитывал Разик, загорелся желанием вывести хвастуна на чистую воду, чтобы потом, в кругу своих «просвещенных» коллег, вволю посмеяться над его каракулями, позабавиться над полусотником поморской дружины, утверждавшим, что умеет писать, тогда как даже не все воеводы в государстве Российском, да и в иных странах, владели грамотой.

Вскоре подьячий вернулся, неся необходимые письменные принадлежности. Давясь от смеха, он протянул их Разику, после чего не пошел в шатер, хотя только что ссылался на неотложные дела, а остался стоять у входа, наблюдая за дружинником и вовсю веселясь в душе. Разик нацепил на грудь дощечку, расправил на ней лист бумаги, взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу, установленную в специально выдолбленном углублении, отвернулся от дьяка и быстро написал донесение о важнейших результатах произведенной его отрядом разведки. Полусотник затеял весь этот спектакль по той простой причине, что был уверен: дьяк разрядного шатра, уже однажды не поверивший его докладу о боевых действиях, произошедших на Засечной черте, и не пожелавший записать сведения о численности неприятеля, точно так же проигнорирует и этот устный доклад. А вот при виде любой бумаги дьякон и его помощники испытывали трепет и почтение. «Что написано пером, не вырубишь и топором» — старинный русский аналог еще более древней латинской поговорки «verba volant, scripta manent» («слова летучи, а письмена живучи»). «Теперь-то вы уж никак не отмахнетесь, дадите донесению ход!» — торжествующе усмехнулся про себя Разик, вручая подьячему письменный документ.