500 лет до Катастрофы - Владимир Леонидович Ильин

— Как я вам пройду? По головам, что ли?!

— Но ведь нам тоже на работу надо, поймите! Ну, еще чуток!

Тут сзади наперли с такой силой, что Снайдерову пришлось изображать собой Пизанскую башню. Двери вагона нехотя сдвинулись, словно сомневаясь в том, стоит ли это делать, и состав, скрипя железными суставами, как хронический ревматик, тронулся дальше.

Где уж в таких условиях сочинять или хотя бы слушать Музыку! Тут лишь бы удержаться на ногах и не задохнуться.

Мысли Рона перескочили на другое. Почему-то в последнее время он постоянно обращался в своих размышлениях к этой теме, хотя такие раздумья были, в сущности, не только бесполезны, но даже вредны: ведь они заставляли сердце биться гневно и неровно, снижая работоспособность и отнимая сон и желание жить. Постоянный умственно-эмоциональный стресс, как сказал бы дед Бор, о котором Рону частенько рассказывала мать.

И все-таки Рон думал об этом.

Он думал о тех, кто когда-то не захотел подчиниться воле большинства и стать послушным, всегда исправимым винтиком в безжалостно-стальной махине Плана. О тех, кто избрал иную участь для себя и для своих потомков. Интересно, что с ними стало? Достигли ли они далеких звезд и нашли ли там себе новое пристанище? Или погибли все до одного в ходе космических скитаний? Если же им удалось уцелеть, то как они теперь живут? Раскаиваются ли в своем выборе или, наоборот, радуются тому, что сумели избежать тяжкого, отупляющего труда? Вспоминают они тех, кто остался на их родной планете, или вырвали их из своей памяти, как безжалостно выдирают испорченные листы из блокнота? Тоскуют ли они по Земле или им наплевать, где жить, лишь бы — жить?

«А самое главное, — думал Рон, — как бы я поступил на их месте, если бы родило на двести лет раньше?»

Нет, он не раскаивался в том, что остался на Земле. Он и не мог раскаиваться, потому что решение принимал не он. Его тогда просто не было на свете. Далекий предок Рона сделал выбор и за себя, и за все последующие поколения Снайдеровых. В детстве Рон не задумывался над этим и, только повзрослев, понял, каким тяжелым оказался для всего первого поколения Плана груз выбора судьбы для своих потомков.

Однако думать об этом было вредно. Еще вреднее, чем думать о Музыке. Лучше всего было думать о Плане и о спасении тех, кто еще не появился, но обязательно появится на свет. Всегда лучше думать о будущем, чем о настоящем.

Несмотря на задержки в пути, вызванные вынужденными простоями, во время которых ремонтная бригада чинила ветхий монорельс, состав прибыл на завод как раз к началу рабочей смены.

Смена длилась двенадцать часов — изо дня в день, без выходных и праздников. Только после сигнального гудка Рон выключил станок, с трудом разогнулся и поплелся на негнущихся, окоченевших ногах в раздевалку.

Уже возвращаясь домой на все том же скрипящем доходяге-монорельсе, он вдруг вспомнил, что опять забыл получить карточки на продуктовый паек…

Скрипку он закончил настраивать далеко за полночь.

Взяв смычок, еще пахнущий мебельным лаком, он осторожно провел по струнам и услышал в ответ жалобный, щемящий сердце звук. Будто это плакал новорожденный.

Сердце Рона сильно забилось, в пальцах появился нестерпимый зуд, и он понял, что если сейчас же не сыграет что-нибудь, то просто-напросто не доживет до завтрашнего вечера.

Только что бы исполнить? Что-нибудь из классики? Или ту Музыку, которая рождалась в последнее время в его сердце, пробиваясь сквозь размеренный хаос будней?

Он выбрал Четвертую сонату для скрипки одного из классиков прошлых веков. Ноты ему не требовались:

ведь он знал эту вещь наизусть с раннего детства.

Но на первых же аккордах смычок споткнулся, и созвучие получилось фальшивым. Рон попробовал начать Сонату снова, но вскоре убедился, что ничего не выходит. Пальцы перестали его слушаться. Огрубевшие до мозолей от ежедневного изнурительного труда на проклятом станке, они перестали быть чуткими пальцами музыканта, и потребовалось бы много времени, чтобы вернуть им былую гибкость и послушность.

Рон прекрасно понимал, что теперь это практически невозможно, и отчаяние захлестнуло его. «Проклятый План! — завопил кто-то в глубине его души. — Какие же жестокие слепцы приняли его и стали поклоняться ему, как раньше поклонялись идолам и богам! Эта чудовищная система убила не только Музыку, она убила сотни, тысячи людей, которые творили и жили ради этого творчества!.. Будь же ты проклят. План, и будь проклят, завод, и будь проклята вся наша жалкая, лишенная последних радостей жизнь!»

В груди Снайдерова стало так больно и пусто, будто из нее только что удалили, вырезали без наркоза нечто такое, без чего жить дальше нельзя.

Не сознавая, что он делает, Рон схватил скрипку и размахнулся, чтобы размозжить ее точеную головку об угол верстака, усеянного еще пахнущими смолой стружками.

Но тут что-то остановило его. Какой-то шорох за спиной. Он оглянулся.

На пороге комнатки, превращенной Роном в столярную мастерскую, стоял в одних трусах, ежась и дрожа от холода, его двенадцатилетний сынишка.

И тогда Рона озарило.

— Подойди сюда, сынок, — не своим голосом попросил он. — Понимаешь, наконец-то я сделал скрипку! Вот она, Певчая Красавица… видишь, какая красивая? На ней можно сыграть все что хочешь. Только для этого надо учиться. Если ты согласишься, то через несколько лет из тебя выйдет отличный музыкант. А я буду помогать тебе, я научу тебя, сынок, всему, что когда-то умел я сам. Да и от предков остались ноты и книги по музыке. Ты только захоти, Риччи! Ты ведь хочешь играть, да?

Мальчик потупился, чтобы спрятать от отца глаза.

— Да не хочу я становиться музыкантом, папа, — с досадой проговорил он. Я лучше буду токарем на заводе. Как ты. Это же нужнее сейчас, верно? А кому сейчас нужны скрипачи? Кто будет слушать мою музыку?

— Нет-нет, — торопливо запротестовал Рон. — Ты не прав, сын! Музыка всегда нужна человеку! Придет время — и она обязательно понадобится людям, так что именно мы с тобой должны сохранить ее для будущего!

— Для какого будущего? — осведомился Снайдеров-младший. — Когда будет выполнен План, что ли? Так до этого еще ой-ей-ей сколько лет пройдет! Да и некогда мне корпеть над нотами. Мне вон через год в ученики на завод идти, а научиться на станке работать не так-то просто, ты же сам токарь и знаешь, какое это трудное ремесло!

Рон рассердился, хотел накричать на глупого мальчишку, но губы отказались ему повиноваться, а через. несколько мгновений, показавшихся ему вечностью, Снайдерову стало почему-то все равно. Будто он только что очнулся после глубокого обморока.

— Ладно, — сказал он, не глядя на сынишку. — Это я так, в порядке предложения. Пойдем-ка мы лучше спать, а то завтра опять рано вставать.

— Пап, а что это у тебя вот здесь, над ухом, волосы стали такими белыми, как будто от инея? — испуганно спросил Риччи.