500 лет до Катастрофы - Владимир Леонидович Ильин

Оправившись от шока, вызванного утратой скрипки, Рон принялся искать замену своему бесценному сокровищу. Сначала опрашивал знакомых и соседей — не согласится ли кто-нибудь продать ему скрипку… в крайнем случае — виолончель. Наивно и тщетно было надеяться на успех. Из струнных инструментов к тому времени выжили лишь гитары и банджо, а они Снайдерова не интересовали. Даже если бы у кого-то и сохранилась каким-то чудом скрипка, за нее наверняка заломили бы баснословную цену. Например, годовой запас консервов.

Потом Рону пришла в голову идея. Надо попытаться сделать скрипку своими руками, ведь он-то знает в этом толк! И пусть он не Страдивари и не Амати, но… ведь не боги же горшки обжигают, верно? Что-то из материалов можно взять на заводе, что-то — найти в старом хламе на чердаке, а уж в древесине теперь недостатка нет: куда ни пойдешь — везде сплошные поленницы, штабеля бревен и деревянные чурки, еще с лета заготовленные для отопления домов.

И вот теперь трехлетний труд был близок к завершению. Оставалось лишь натянуть струны, которые он изготовил собственноручно, перепортив столько разнокалиберной стальной проволоки, что ее, наверное, хватило бы, чтобы протянуть линию от дома до завода и обратно. Что ж, струны он сделает сегодня вечером.

Подумать только: уже сегодня он услышит щемящий душу голос Певчей Красавицы! А если все будет хорошо, то вскоре мир будет наполняться той Музыкой, которая распирает душу так, как по весне листья, деревьев рвутся к солнцу из тесноты почек!..

Однако как бы ни были сладостны мечты и предвкушения, но пора поторопиться, иначе опоздаешь на завод.

Рон со вздохом спрятал скрипку в самодельный футляр, убрал его в стенной шкаф на самую верхнюю полку и отправился на кухню умываться: в ванной трубы были тоньше, и вода в них за ночь успевала превратиться в лед.

Тщедушная струйка обжигала лицо и руки огнем. Горячую воду в жилые дома подавали лишь по вечерам, часа на три-четыре, и, сколько Рон себя помнил, так было всегда. Экономия воды была неотъемлемой частью Плана, ради выполнения которого жило и исступленно трудилось вот уже четвертое поколение.

Снайдеров наспех позавтракал черствым хлебом и остатками вчерашнего пайка, не забыв оставить кое-что для жены и сына. Когда он уже надевал потертый ватник и резиновые, до самых колен сапоги, лампа в прихожей внезапно погасла — видно, кончился керосин, — и завершать сборы пришлось в темноте.

Дверь комнаты скрипнула, и в темноте послышался сонный голос жены:

— Рон, не забудь получить сегодня карточки на крупы. Слышишь? Обязательно! А то опять останемся с носом, как в октябре.

— Что ты, дорогая, конечно, не забуду, — откликнулся Снайдеров и, чтобы не слушать продолжение истории о его октябрьской забывчивости, торопливо вышел в морозную ночь.

Луна еще стояла высоко над горизонтом. Ветер сыпал в лицо снежную крупу. Где-то за поселком выли обильно расплодившиеся и обнаглевшие в последнее время волки, словно чуявшие своим звериным нутром, что людям не до них.

Ветхая одежда, полученная Роном в заводском распределителе два года назад в виде «б/у», плохо спасала от холода. Ее способность согревать была исчерпана еще прежними владельцами. Чтобы согреться, Рон засунул руки поглубже в карманы ватника и ускорил шаг, направляясь к станции монорельса.

Из соседних домов выбирались сгорбленные фигуры, оглашая хриплым простудным кашлем окрестности и перебрасываясь скупыми приветственными возгласами.

Все было привычно до тошноты. Жизнь для тех, кто боролся за ее поддержание и продолжение на Земле, повторялась изо дня в день по одному и тому же сценарию, и некуда было деться, чтобы вырваться из этого монотонного, опасного однообразия. Словно всю планету, как старинные скрипучие часы, завела чья-то невидимая рука, и теперь надо было жить и работать, подчиняясь действию огромной пружины под названием План, до тех пор, пока у нее не кончится завод.

Впрочем, кое-какие отклонения от однообразия все же бывали. Вот и сегодня монорельс прибыл с опозданием почти на четверть часа. Накопившаяся на перроне толпа вваливалась в уже переполненные вагоны, толкаясь и беззлобно переругиваясь. Остаться без работы не хотелось никому: жесткая, почти военная дисциплина Плана давно выжгла каленым железом прогулы и опоздания. Два незначительных опоздания на рабочее место, независимо от причин, — и марш за ворота завода, голодать и бродяжничать в надежде, что добрые люди из числа работающих счастливчиков не дадут помереть тебе и твоей семье!

Теперь целых два часа Рону предстояло провести на ногах, стиснутым со всех сторон людской массой, но это не огорчало его. Главное — он мог мысленно слушать Музыку, звучащую в его душе. Ну ничего, вот закончит он скрипку и тогда сможет наяву воспроизвести любую мелодию!

Никто из знакомых Снайдерова не одобрял его музыкального увлечения — по их мнению, оно шло вразрез с Планом. Даже жена в последнее время все чаще ворчала по поводу «пустого времяпровождения» мужа. «Лучше бы занялся каким-нибудь полезным для семьи делом, — твердила она. — Например, починил бы ботинки ребенка, а то ему скоро не в чем ходить будет».

Однако никто на свете не был способен запретить Рону слышать Музыку. Вот и сейчас, уставившись отсутствующим взглядом на покрытое толстым слоем грязного инея окно вагона, он воспроизвел в памяти три первых, легчайших, как лучи восходящего солнца, аккорда Прелюдии.

Но вскоре Рон с досадой понял, что сосредоточиться сегодня на любимой мелодии ему вряд ли удастся. Состав несся сквозь непроглядную тьму с диким лязгом и визгом. Оборудование пассажирского транспорта, на которое с каждым годом отпускалось все меньше средств бюджета Плана, быстро изнашивалось и приходило в негодность. Запчасти для поездов монорельса не производились вот уже двадцать с лишним лет. Как кладбища ископаемых животных, в парках и на городских улицах медленно, но неуклонно ржавели скопления останков экранобусов и антигравов. От аэров, скутеров и глайдеров пришлось отказаться еще первому поколению Плана, взявшему на вооружение суровый лозунг: «Все — для Плана, все для будущего!»

И без того тусклое освещение в вагоне включалось лишь на остановках, чтобы не тратить понапрасну драгоценную энергию, и людям, прижавшимся друг к другу в затхлой тесноте, не оставалось ничего другого, кроме как дремать, — тем более что теперь каждая лишняя минута сна ценилась не меньше, чем банка тушенки. Разговоры в вагоне постепенно смолкли, и сквозь визг сцепки и жуткое завывание тормозных электромагнитов до Рона то и дело доносился храп соседей.

От духоты и монотонной езды Рона тоже тянуло в сон, но он боролся с наплывавшей дремотой, чтобы удержать в себе Музыку.

На очередной станции двери вагона разъехались, впуская внутрь вместе с морозным паром очередную порцию рабочих, и тогда стало еще теснее. Чтобы не потерять равновесия, Рону пришлось уцепиться кончиками пальцев за потолок вагона, но поднятая рука быстро онемела до бесчувствия.

Позади равнодушно бранились:

— Да пройдите же вперед хоть немного!