Иван Московский. Первые шаги - Михаил Ланцов

Новгородские всадники второй линии столкнулись с очень неприятным обстоятельством – завалом прямо перед ними. Тут и лошади, и люди, в том числе живые. Свои люди. Кто-то полетел из седла, пытаясь справиться с лошадью. Кто-то попытался перепрыгнуть крупное препятствие.

Кто-то врезался в него со всей дури. Кто-то попытался отвернуть, сталкиваясь с соседом. Получилась давка и изрядное столпотворение. А сзади на них надвигались всадники второго эшелона…

Вновь бахнули орудия.

Заранее отмеренные заряды пороха, увязанные в одном картузе с картечью, – сила. С их помощью можно было даже такие убогие тюфяки перезаряжать довольно быстро.

– Пали! – вновь раздался голос командира стрелков и фронт окутался дымами. В третий раз.

Нестроевые уже притащили пикинерам из обоза запасные пики взамен сломанных. Посему, распорядившись начать наступление, княжич отправился к своему коню.

– Иван Иванович! – воскликнул командир пехоты и осекся с невысказанным вопросом на устах. Не посмел.

– Бой выигран! – громко крикнул Ваня. – Теперь надлежит грамотно воспользоваться его плодами. А для того поле битвы видеть нужно.

Пикинеры подняли свои длиннющие причиндалы и, дрогнув, пошли вперед. Под барабанный бой и волынку[69].

Подошли к завалу. Опустили пики. Мощными размашистыми амплитудными ударами перекололи раненых лошадей и слонявшихся промеж них ошалелых людей. Подняли древки. И пошли дальше. А стрелки, используя свои клинки, попутно добивали раненых людей. Обычное дело в такой рубке, ибо оставлять их в тылу было опасно. Мало ли? Шок пройдет. И давай злодействовать. Оно кому надо?

Новгородские же всадники беспорядочно отступали к своему лагерю. Ваня прекрасно знал, что средневековое войско очень сложно остановить, если оно перешло в бегство. Даже притворное. Так что теперь если кто и сможет собрать это войско, то сильно не сразу. В дне, а то и в двух пути отсюда. Княжич преследовать их не хотел, так как у новгородцев даже после поражения оставалось кавалерии сильно больше, чем стояло под рукой Холмского. Деморализованный противник, конечно, разгромить три сотни всадников Даниила не смог бы, но потери могли появиться, и очень неприятные.

Зачем же тогда Ваня отправил свою конницу? Так просто шугануть супостатов из лагеря, чтобы эти шалуны трофеи его не растаскивали. Посему и отправил конницу не сразу, да с наставлением – идти только до реки, но на ту сторону не лезть.

– Иван Иванович, – тихо произнес Фома Семенович, командир пехоты. – Ты извини меня.

– За что?

– Я ведь усомнился в тебе.

– Ты усомнился в себе, друг мой. В себе и своих людях.

– Ты был так спокоен, – после долгой паузы и напряженного жевания губ заметил он. – Неужто ты знал наперед, что мы победим?

– Конечно. О том и сказал. Разве ты позабыл уже?

– Да… но… я думал, что ты говорил так, чтобы подбодрить ребят.

– То есть врал? – повел бровью Ваня.

– Нет, нет! – замахал он руками. – Нет. Я не это хотел сказать.

– Это ты хотел сказать, – усмехнулся княжич. – Нет. Я не врал. И хватит об этом.

– Да, да, конечно, – быстро закивал Фома, странно смотря на своего княжича.

Ване было лень рассказывать о том, что кавалерия против такой пехоты в сложившейся диспозиции практически бессильна. Это были азы. Для него как человека из другой эпохи.

Однако окружающие восприняли слова нашего героя совсем иначе. Мышление-то у них было религиозно-мистическое, а потому и решили – если княжич твердо знал, то не потому, что просчитал все. Нет. Ему-де знамение было. Не зря же он про Господа Бога говорил? Не зря же проговаривал, будто Тот смотрит на них здесь и сейчас? Да и спокойствие хранил удивительное.

Эх! Знал бы Фома Семенович и прочие, чего Иван Ивановичу стоило остаться невозмутимым в такой ситуации. У княжича все поджилки отчаянно вибрировали от вида надвигающейся конной армады. А рука сдавила эфес клинка так, что казалось – раздавит. Да и ноги едва держали. Но он справился. Он устоял. И даже нашел в себе силы топорно, но подбодрить стрелка. И это очень сильно подняло его в глазах окружающих, не ожидавших от отрока тринадцати лет такой выдержки. А в сочетании с произнесенными словами это решительно укрепило его репутацию, серьезно подняв веру в него как в удачливого командира. В армии, особенно старинной, вещь это наиважнейшая! В того же Суворова, например, его солдаты верили едва ли не больше, чем в Бога…

Александр Васильевич Чарторыйский выехал на опушку и остановился. Довольно большое поле подле реки Шелонь еще не успело зарасти после не то выкоса, не то выпаса. Поэтому и травка была довольно низкой.

Его люди еще издалека видели, как появившиеся здесь всадники, только лишь их приметив, развернулись и ускакали прочь. А потом из-за леса донеслись звуки труб. Это уже тогда насторожило опытного командира. Сейчас, выбравшись на опушку, он нахмурился, лихорадочно соображая.

Перед ним были явные следы боя. Вон тела людей и лошадей навалены. Сильного боя, надо сказать. Трупов масса. Те же люди, что сейчас строились возле лагеря, совсем не походили на новгородцев. Их Александр Васильевич знал очень хорошо, ибо прожил в Новгороде довольно много. И воевал с ними против Москвы во время борьбы Дмитрия Шемяки[70] с Василием Темным.

– Это же княжич Иван! – воскликнул кто-то рядом.

– Княжич? – удивленно переспросил Чарторыйский.

– Да. Вон же – золотой лев на красном. Нам же сказывали, что он так велел размалевать своих ряженых селян.

– Ряженых? – усмехнулся Александр Васильевич с явным скепсисом в голосе.

Он был опытным «кондотьером» всея Руси, Литвы и прочей округи. Самым опытным и удачным. Воевал давно и со вкусом. Из-за чего имел личную дружину, сопоставимую с тем, что могла съехать с московского великокняжеского двора. Деньги у него водились для их содержания. А почему? Потому что он всегда знал, когда нужно атаковать, а когда отступить. Чуйка у него хорошо работала.