Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов - Наталья Баранникова

У меня есть такая проблема – мне очень трудно говорить «нет». Конечно, я в этом не одинока. Я, как и многие, мечтала бы научиться отказывать, да так, чтобы аргументация была убийственной, чтобы возобновление просьбы было невозможным, а человек при этом не потерял бы ко мне благорасположения. Но почему-то я неизбежно принимаюсь выслушивать и входить в положение просящего. Вхожу – и не знаю, как выйти. Но случай с розой оказался на удивление легким. Пожалуй, единственный раз в жизни я послала кого-то вместе с их принтером и ботаникой. И была довольна.

Недолго длилось оно, это незабываемое ухаживание – может, около года… Можно сказать, успел наш мэр, и мы – успели.

Когда Анастасия Ивановна умерла, оставшиеся деньги были потрачены на достойные похороны в семейной могиле Цветаевых на Ваганьковском кладбище. Как они пригодились…

Однажды, году кажется в девяносто втором, мне звонит какой-то русский. Ему мой телефон в Москве дали и уверили, что я буду в восторге от того, что он мне покажет. Я была дома. Он мне сообщает, мол, я был на выставке в Париже и еду теперь обратно в Россию (мне представились русские аристократы, которые до революции посещали непременно парижские выставки, и я улыбнулась этой мысли). «Можно я покажу вам мои экспонаты?» – просто спросил он.

А у меня всегда волнение в крови начинается, когда такие вещи происходят, – как сквозняк вдруг распахнет незапертое окно и разлетится вдребезги какая-нибудь вазочка иль понесутся прочь со стола важные бумаги… Ах, что-то очень жизненное, настоящее в этом есть! А тут еще и русское, всегда меня тревожащее… Я согласилась сразу, не зная, к чему все это.

Так мы и встретились впервые с Толей и Тамарой. Толя принес из машины коробку. Потом спустился еще раз, принес следующую. И остальные тоже принес. Они раскладывали повсюду свои драгоценности: свистульки, корзины, иконы, расписные шкатулки, глиняных баб в юбках, украшения и элементы старинных костюмов… Моя комната выглядела как пещера с пиратскими сокровищами, и я возвышалась над этой грудой золота, потрясенная, гордая, в сверкающем кокошнике на голове – я была так восхищена, что захотела заниматься этим немедленно: пусть будет выставка, нет, не выставка, а огромный фестиваль! Мы сразу придумали, что можно присоединить к сокровищам – пусть будет хор, ансамбль духовной музыки, пусть показывается кино… возникла идея привезти на фестиваль мастеров, которые будут творить прямо на глазах у публики…

Вообще-то, Толя был режиссером-документалистом. Он излазил Урал и Сибирь, Курилы, Индию и Азию, снимал про скалолазов, покоряющих Эльбрус, про мастеров народных промыслов… Но его фильмы в основном пролеживали на полках – не подходили Советскому Союзу. Но как только Союз открылся, Толя стал отсылать свои работы на международные конкурсы и получать один за другим призы.

По всей России собирал и покупал он то, что тоже никому в то время не было нужно. Он тратил свои личные деньги на то, чтобы свести старых мастеров с молодыми художниками и обучить молодых – чтобы не умерли традиции, никому на тот момент не интересные. Он фанатично пытался сохранять русскую народную культуру, боясь, что советские люди утратят ее. Но и выставки его никого нигде не интересовали, вот разве в Париже.

Все сокровища остались на чердаке у моей мамы, дожидаясь своего скромного триумфа на немецкой земле, а также прибытия мастеров и творческих коллективов; а мы с Толей и Тамарой с большим душевным подъемом взялись за организацию огромного фестиваля во Фрайбурге – прикинув, сколько времени займет подготовка, мы дали ему название: «Русская зима».

Без поддержки мы не остались. Россией, которая больше не Советский Союз, очень интересовались. Так что министерства культуры обеих сторон сказали нам свое «да» – Москва приняла на себя расходы по отправке на фестиваль сибирского хора, Фрайбург предоставил свои музеи, залы и кинотеатры. Толя же бесплатно отдал весь свой бесценный выставочный материал…

Я отправилась в Москву сразу вслед за Толей и Тамарой.

Толя предложил поехать на его машине по деревням, где жили мастера, чтобы я смогла увидеть своими глазами, где обитает народное ремесло и почему перерождается оно в искусство, и лично пригласить этих людей во Фрайбург на фестиваль. Все пути-дороги были хорошо изведаны Толей – и мы выехали из Москвы на его стареньком «Форде» в сторону Нижнего Новгорода…

В маленькую деревню (вряд ли можно было найти ее на карте), что около Палеха, ехали долго, часов восемь. Толя рассказывал – там жил сын художника Ивана Голикова, потомственного иконописца, основавшего после революции, в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда иконы были не в чести у нового государства, «Артель древней живописи»: там собрались бывшие иконописцы, семь человек. Голиков и изобрел эту лаковую миниатюру на черном фоне (которую культурный мир теперь именует просто Палех), продолжая применять древнюю технику иконописи: темперу на яичном желтке и твореное золото.[9] «Бывшие» расписывали шкатулки, брошки, портсигары… Но изображения – сказочные и былинные, литературные и исторические – так и напоминали иконы…

Добрались к часу ночи. Все покоилось в полнейшей тишине, крыши домиков казались седыми в ровном лунном свете. Собаки не лаяли. Толя велел мне стучать в дверь и просить помочь найти дорогу. Так и сделали. Собака лениво гавкнула, внутри дома зашевелилось, и окошечко вспыхнуло желтым. По шторам метнулись тени. Появился на пороге мужчина, а из-за его плеча удивленно выглядывала темноволосая женщина. Я сказала, что я – немка. Приехала из Германии – и заблудилась. И не знаю, что теперь делать. Женщина сразу очутилась на первом плане, заговорила, заволновалась, засуетилась… Они стали звать меня в дом, чтоб я отдохнула, а утром – утро вечера мудренее – придумаем, что делать… Но тут из кустов выскочили Толя с Тамарой, и возгласы, хохот, громкие целования и бурное веселье посреди ночи потревожили еще двух-трех собак из неразличимых домов…

Утро раскрыло мне глаза на деревню в десять изб. Тут не было ни одного забора. Только несколько домов, свободно стоящих по обе стороны не покрытой асфальтом дороги и образующих таким образом улицу. На улице был колодец, из которого до сих пор, как спокон веку, традиционным способом доставали воду. Позади домов были просторные сады-огороды. Завтрак состоял из огородных даров и сырников с вареньем…

Цивилизация, в которой я привыкла обитать со своим бизнесом, с моими проблемами и победами, с телефонными переговорами и деловыми встречами, не касалась этих мест – все было так просто, так мирно. Мы гуляли и разговаривали, сидели и разговаривали, ели и разговаривали – не с целью заключить, подписать, продать, обеспечить… мы просто жили-были.