Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов - Наталья Баранникова

В России всякое дело основано на человеческих взаимоотношениях. Умение найти необходимых тебе людей и способность увидеть в них друзей – это и есть, пожалуй, самое важное. Может быть, потом такая дружба преподнесет тебе сюрпризы, но, не завязав ее, ты не можешь рассчитывать на успех дела. Сначала человеческие отношения – потом бизнес. У нас в Германии вообще такого нет: дело затевается только на основе взаимного интереса, а кто кому друг – вопрос хоть и не последний, но меркнущий на фоне вопроса гарантий, которые партнеры должны друг другу обеспечить: это вроде как – сперва брачный контракт, а уж потом – поговорим про любовь. В России – наоборот. Бывает даже так, что, знакомясь и общаясь с людьми, не успев еще устроить презентацию своей продукции, ты принимаешь приглашение на дачу или на концерт – и это может стать залогом будущих деловых отношений, той самой гарантией. Только на основе установившегося к тебе доверия, когда ты сам становишься важнее твоего продукта, начинает раскачиваться механизм деловых будней. Для европейцев такой подход чересчур опрометчив…

Но – когда начало положено, контакты есть, все друг другом довольны – что же дальше? Я обожала общаться с разными людьми, затевать проекты, развивать идеи… Но сказать «купи мое мыло, оно лучшее!» – я не могла, хоть бы и не было на всем белом свете мыла лучше моего. Я всегда была фанатичным сторонником высокого качества (тем более немецкого качества, которое русские люди издавна уважали), и мне верили, что то, что я продаю, – это хорошо, но этого недостаточно! Тут применяется другой талант – умение активно продавать, и мне был нужен человек, который обладает таким талантом, – и именно в Москве, на другом конце совместного бизнеса. Так я, недолго размышляя, остановила свой выбор на Эдике, молодом сервисном инженере, который мог наладить связи с кем угодно и продать все что угодно, оставаясь при этом прекрасным инженером. Я предложила ему стать моим партнером в бизнесе.

Конечно же, он согласился. Воодушевился. Денег у него все равно не было, поэтому все вложения с моей стороны в «его» часть дела он воспринял как должное – а как еще? Но мое воодушевление было обусловлено только лишь единственным, но самым главным – я больше не одна!

Москва, Москва! Что-то есть волнующее в этом звуке и для моего немецкого сердца!

Москва – она совсем другая. Более реальная, более естественная. Петербург был спланирован и построен, а Москва прошла собственное многовековое становление. Она умеет прикинуться невоспитанной оборванкой или предстать царицей. Именно в тот момент, когда твое сердце умилится скромной красоте ее переулков, она даст тебе оплеуху неуместным нагромождением стекла-бетона – в Москве, как часто в русской женщине, состязаются и не могут определить первенства претенциозность и заносчивость с ранимой, сострадательной женственностью…

Москва измучает тебя, пока ты будешь совершать пешие переходы от одной достопримечательности до другой. Впрочем, можешь спуститься в метро, в этот уникальный музей мозаик, люстр и скульптур, где стоит особенный запах, запах московского метро – мне кажется, я смогла бы носом распознать его среди других подземок. При неловком с непривычки обращении с турникетами будешь бит по ногам до синяков, ехать страшно, потому что туннель слишком узок, а скорость высока… одним словом, уж лучше на такси. Но в начале девяностых обычных такси в Москве становилось все меньше и меньше, их заменяли частники, и пользоваться их услугами было небезопасно. Ехала как-то раз в раздолбанной «Волге», у которой что-то отчаянно мигало красным: может, масло течет, может, деталь какая сейчас отвалится… Водитель, дабы не нервировать пассажиров, заклеил мигающую лампочку пластырем. Но она горела сквозь пластырь, как фурункул.

Настал день, когда мы с Эдиком в нотариальной конторе в Спиридоньевском переулке должны были подписать Устав фирмы. Он печатался на матричном принтере, который издавал писк. Это был торжественный момент – именно эта бумага подтверждала официально мое законное право иметь деловые отношения с Россией. Собственно, после долгой организационной волокиты и решения сотни бюрократических вопросов я имела счастье наблюдать, как создается моя фирма. Вот заветная бумага медленно выползает… выползает… почему-то белая. Никто на это не реагирует. Кроме меня, конечно: принтер пищит, старается, а бумага идет и идет… белая!!! Так певцу снится, что он вышел на сцену, а там – ни рояля, ни аккомпаниатора, а полный зал зрителей ждет и нетерпеливо аплодирует.

Я всегда восхищаюсь творческой изобретательностью русских, смекалкой, которая хладнокровно идет против логики, чтобы найти выход из сложившейся ситуации. Но иногда их действия меня пугают. У них просто не было красящей ленты – ничего удивительного: трудные времена дефицита. Проблема не в том, что не на что купить, а скорее в том, что негде взять! Ерунда – лента. Нет ее и нет – между белыми листами проложили тонкую «копирку». Мой документ был нижним слоем этого тортика. Заявляю со всей ответственностью, что немцу такое даже и в голову не пришло бы. Немец ждал бы поставки ленты! Но если бы даже и случилось подобное, если пришлось бы распечатать документ необычным способом – немец объяснился бы и принес тысячу извинений. А здесь – никто и слова не сказал, не усмотрев в такой ситуации ничего необычного. Устав, важнейший документ, который мы подписали и который был заверен красивой государственной печатью, выглядел довольно бледной копией документа…

Мой первый офис (бывший кабинет врача в двенадцать квадратных метров плюс аппендикс с раковиной) расположился в институте имени Вишневского, на одном этаже с ожоговым отделением. Не совсем то, что я себе представляла. Всю мебель (да что там мебель, просто все!) я добывала и покупала для своего офиса сама. В Москве все было наизнанку. Магазины совершенно пусты – но повыскакивали повсюду импровизированные рынки, палатки и киоски, где можно было найти и колбасу, и стулья, и колготки, и сантехнику. Оттуда и обставлялся мой офис: прямо с улиц. Москва страдала аллергией на все новшества, которые внезапно на нее обрушились: на нее на первую, как на главную. Появились магазины с иностранными вывесками, бутики от домов высокой моды… Красиво освещенные, они просматривались насквозь через кристально-чистые витрины, и видно было, что там никого – кроме скучающего продавца и охранника. Так же, с трудом, приживались заморские рестораны: занимали бойкие места на лучших улицах, выдворив какую-нибудь пельменную, булочную или «Продукты», – и простаивали пустыми, и только в Макдоналдс выстраивалась ненормальная очередь, опоясывающая сквер: простоять в ней можно было четыре часа, но зато, выбрав гамбургер поскромнее, даже неимущий мог припасть губами к американскому культу.

Церкви, еще не отреставрированные, звонили смело и призывно, и молодежь шла на звон…

Так вот, ожоговое отделение… У нас был общий туалет (сказать точнее, у моего офиса не было своего). Я боялась туда ходить.