Чужая кровь - Оксана Семык

В ответ Антон снова улыбнулся:

– Честно говоря, с цианистым калием столкнулся впервые, в вашем семействе. Методы у вас какие-то средневековые, не как у людей.

– А как «у людей»?

– Все больше ножевые по пьяни да удары тупыми предметами, ну и «огнестрелы» бывают, конечно. Сейчас, в «девяностые», их гораздо больше, чем раньше – у народа на руках появилась куча незарегистрированного оружия. Не исключено, что выстреливший сегодня пистолет – из этого числа. Но я бы в первую очередь хотел проверить пистолет вашего деда. Тот самый, наградной. Где он его держит?

– Понятия не имею.

– Ладно, выясним.

– Я могу идти домой?

– Не хотелось бы отпускать вас одну, а мне надо еще многое тут осмотреть. Вы можете подождать?

– Нет. Не могу. Я очень беспокоюсь за брата. Он куда-то пропал сразу после пикника.

– Я это заметил.

– Может, он уже вернулся домой? Пожалуйста, можно я пойду посмотрю?

– Хорошо, – нехотя соглашается Городецкий, – но будьте осторожны. Давайте я провожу вас хотя бы до дороги.

Я соглашаюсь на этот компромисс, и мы рука об руку поднимаемся по тропе к проселочному тракту.

Прежде чем отпустить меня дальше одну, Антон произносит:

– Еще раз простите, если обидел вас своим поцелуем.

– Ладно, забыли, – примирительно говорю я.

– Э, нет! Забыть я не обещаю, – в глазах сыщика прыгают шкодливые чертики.

– Да ну вас! – весело машу я рукой, поворачиваюсь и топаю к даче, поневоле снова и снова прокручивая в голове это проклятый поцелуй.

* * *

Добравшись до дачи, первой встречаю Фросю, вытирающую пыль в гостиной. Спрашиваю у нее про Андрюшку. Она отвечает, что брат не появлялся с тех пор, как ушел вместе со всеми на реку. Мне все больше не нравится его отсутствие.

– А Карен когда вернулся с пикника?

– Не знаю, не видела. Я же, как велено, с Федором Семеновичем сидела.

– Что Дед?

– Лежит, плачет по этой своей… – Фрося отворачивается.

– Как у него с сердцем?

– Да что ему сделается, – зло отвечает домработница. – Он еще нас всех переживет.

Она остервенело трет тряпкой полированную поверхность старых напольных часов в углу.

Теперь, после знакомства с дневником Марии, мне понятна ревность Фроси к молоденькой Лидочке и злость этой пожилой женщины на Деда.

Она, бо́льшую часть своей жизни бывшая генералу и служанкой, и любовницей, наверное, после смерти Ба думала, что Дед сделает ее наконец своей законной женой.

Скорее всего, когда этого не произошло, Фрося испытала огромное разочарование. Но, думаю, ей, всегда знавшей свое место, легче было перенести крушение надежды на брак после смерти Ба, чем появление в жизни Деда новой любовницы, претендующей на роль супруги. Такой поступок в ее глазах, очевидно, был настоящим предательством всех лет, прожитых генералом и домработницей бок о бок, и всех их так и не появившихся на свет из-за абортов детей.

Я внимательнее приглядываюсь к Фросе. А если это она сначала пыталась отравить Деда, чтобы отомстить ему за «измену», а после провала первой попытки решила застрелить его, или, может, не его, а именно Лидочку?

Впрочем, вряд ли: откуда у нее пистолет?

Кстати, про пистолет надо еще выяснить.

Я поднимаюсь на второй этаж, подхожу к спальне Деда и осторожно толкаю дверь рукой. Старик лежит на кровати в позе зародыша, отвернувшись к стенке и, похоже, действительно плачет. Его плечи вздрагивают, и слышно, как он всхлипывает.

На минуту мне становится его жаль, но потом я вспоминаю, что этого же человека ни разу не тронули мои слезы, пролитые под ударами его ремня, а еще слезы его дочери Маши, у которой он отобрал жизнь ее ребенка и ее любимого, а еще он убил Ба. Жалость к Деду сразу исчезает, и я произношу твердым голосом:

– Дед!

Старик замирает, потом, не оборачиваясь, глухо произносит:

– Оставь меня в покое.

– Не могу. У меня поручение. Детектив просил узнать, где сейчас твой наградной пистолет, – решительно вру я.

Повисает пауза. Потом Дед, по-прежнему не поворачиваясь ко мне лицом, куда-то в стенку отвечает:

– Где ему быть? Там, куда положил. В кабинете, в верхнем ящике письменного стола, под замком.

– А у кого ключ?

– У меня.

– А ты его кому-нибудь давал?

– Уйди, Елена! – с ненавистью произносит старик.

Я пожимаю плечами и выхожу из комнаты. То, что мне нужно, я уже узнала.

* * *

Я направляюсь в кабинет, чтобы проверить сказанное Дедом.

На полу в коридоре лежит толстый ковер, заглушающий мои легкие шаги. Я подхожу к двери и, чтобы открыть ее, уже протягиваю руку вперед, как вдруг слышу из кабинета два голоса: мужской и женский.

Я застываю. Это же Карен и Мария! То-то они так обменивались взглядами сегодня после убийства Лиды: им срочно надо было что-то обсудить наедине, что они и сделали при первой же возможности.

Голоса звучат глухо, но я, беззастенчиво прижавшись ухом к двери, разбираю каждое слово.

– …Ты же вчера обещал поговорить с ней о разводе! Сегодня у тебя была прекрасная возможность там, у реки, а ты промолчал!

– Послушай, душа моя, я пытался, честно, но как-то к слову не пришлось.

– Да ты просто струсил?

– Нет.

– Может, ты хочешь обвести меня вокруг пальца – попользовать, как и всех остальных твоих шлюх, и бросить?

Тут терпеливый тон Карена становится злым:

– Ты зачем жене выболтала? Я не для того с тобой делилcя, чтобы ты потом всем раззвонила.

Я вонзаю ногти в ладони. Так это все правда!

– Я рассказала только ей. Хотела тебе помочь, ускорить твой развод, а то что-то ты не торопишься.

– Больше не лезь в это дело. Я сам разберусь. Все-таки мы прожили вместе шесть лет. Нельзя с ней так. Она этого не заслужила.

Я через боль усмехаюсь: какая трогательная забота!

Мария разражается жестоким, горьким смехом:

– А со мной можно, как со шлюхой? Задрал мне юбку – и теперь в кусты?

– Сердце мое, – голос Карена становится сахарным, – Зачем так говоришь? Я обязательно на тебе женюсь. Ты же знаешь, что я по тебе с ума схожу. Я сам удивляюсь, как быстро я понял, что не могу без тебя жить. Со мной такое впервые. Это самая настоящая любовь с первого взгляда. Но прошу: дай мне время – развод дело непростое.

Я не выдерживаю и распахиваю дверь.