Живодер - Алексей Сейл

Слабое жужжание моторов сменилось оглушительным ревом, самолет, подпрыгивая, двинулся с места и начал разгоняться по тундре, пока наконец, чихнув, не поднялся в воздух. Чем выше поднимался самолет, тем больше лагерей мог видеть Мандельштам в иллюминатор — белыми проплешинами они покрывали всю тайгу, как нервная алопеция темно-зеленую бороду.

Почта весь остаток дня они летели на запад. К тому времени, когда звук двигателей снова изменился и "Ил" начал снижаться, уже стемнело. Психиатр проснулся и снова выглянул в иллюминатор. Снизу кособоко наплывала Москва! Он отчетливо видел Кремль и Красную площадь с ярко освещенным Мавзолеем Ленина, отбрасывавшим на город длинные черные тени.

Они приземлились в аэропорту "Шереметьево", где на гудроновом покрытии их уже ждала еще одна машина с тикающим, как бомба, двигателем и белым дымком, струившимся из выхлопной трубы. К этому моменту Новгерод Мандельштам уже понял, гуда или, по крайней мере, к колу его везут: на свете существовал лишь один человек, способный на такие чудеса. В этой стране и на картофелину-то никто не мог наложить руку, не то чтобы получить в свое распоряжение самолет! Так вот откуда все эти капитаны НКВД, машины, самолеты и главное — целеустремленность: двигатели работают, охранники наготове, — и это в стране, где все делается еле-еле, словно в летаргии, если делается вообще. Значит, это ОН.

Самое интересное заключалось в том, что Новгерод Мандельштам был знаком с ним и в каком-то смысле был даже его приятелем. Еще задолго до революции угрюмый низкорослый грузин с оспинами на лице, которого тогда звали Иосиф Джугашвили, казался ранимым и робким среди словоохотливых и импозантных интеллектуалов, возглавлявших бакинское отделение Коммунистической партии. Новгерод Мандельштам пытался избавить его от комплексов. (Может, ему нравилась роль покровителя? Он не мог ответить на этот вопрос.) Вовлекал его в общие споры, отдавал ему предпочтение при назначении в разные комитеты (в конце концов тот был настоящим тружеником, ради которых все и делалось), приглашал к себе на обеды, поскольку тот всегда выглядел голодным, и остальные товарищи следовали его примеру. Он убил всех.

После 1917 года Новгерод Мандельштам с удивлением и вначале даже с оттенком гордости наблюдал за тем, как Джугашвили, теперь называвшийся Сталиным, занимал все более высокие посты в партии. В 1928 году последний противник Сталина Лев Троцкий был выслан в Алма-Ату, и тогда начался настоящий террор. Настоящим его можно было считать еще и потому, что он впервые затронул партийных деятелей. До этого чистки, убийства и тюремные заключения являлись привилегией обычных граждан. В том же году ОПТУ, предшественник НКВД, начало разыскивать Новгорода Мандельштама. К счастью, его предупредил об этом его бывший пациент, занимавший высокое положение в партии, которого он в свое время вылечил от смертельного ужаса перед лягушками, и таким образом Новгероду вместе с сыном удалось улизнуть в Соединенные Штаты за несколько дней до того, как опустился железный занавес.

Благодаря многочисленным еврейским эмигрантам Новгерод добрался до западного побережья Америки, где и занялся частной практикой вместе с другим бывшим членом партии Г. В. Любеткиным.

Однако счастливым он себя не чувствовал. Его раздражало плотское упадочничество американцев: семнадцать марок автомобилей, ресторанные крекеры, которые никто не ел, броские цветастые костюмы негров на танцплощадках Комптона — все это возмущало его пуританскую душу. Но самое большое негодование у него вызывали его пациенты: хнычущие, развращенные, жадные мужчины и женщины, у которых на самом деле не было никаких проблем, но которые постоянно требовали от него внимания и считали его своим другом.

Это привело к тому, что он начал забивать сыну голову рассказами о родине. При каждом удобном случае он указывал ему на тупой материализм американцев, противопоставляя ему благородство русских; он сравнивал дешевое бренчание с поэзией, живущей в любой русской душе: Пушкин, Чехов, Достоевский, Толстой против Роя Роджерса. Преимущество первых было очевидно. Возможно, именно поэтому мальчику не удалось слишком преуспеть; несмотря на очевидные способности, маленький Миша почему-то плохо учился в колледже и вскоре бросил его. В годы депрессии он смог устроиться лишь клерком в бухгалтерию каучуковой компании и женился на коротышке из Екатеринбурга, вместо того чтобы выбрать высокую калифорнийскую красотку, которые в изобилии разгуливали по залитым солнцем улицам. Поэтому, когда в 1936 году Новгерод Мандельштим услышал о новой конституции, он решил вернуться в Советский Союз. Статьи этой конституции, принятой партийным съездом, включали в себя всеобщее избирательное право, прямые выборы тайным голосованием и гарантии гражданских свобод для всех граждан, включая свободу высказываний, свободу печати, свободу собраний, право свободного возвращения беженцев, свободу демонстраций и право частной собственности, находящейся под защитой закона. Позднее Мандельштиму пришло в голову, что с равным успехом она могла бы обещать новый тип земного притяжения и полное избавление от пуканья, но было уже поздно; западня захлопнулась.

Конституция 1936 года произвела очень благоприятное впечатление за рубежом; либералы говорили: "Ну, теперь террору конец, может, он был необходим — кто знает? Но теперь все кончено, и Советский Союз снова войдет в мировое сообщество". Но они выдавали желаемое за действительное, им просто хотелось так думать, они не могли себе представить, что бесплатные крекеры могут быть пределом мечтаний человека.

Таким образом, Новгерод Мандельштим сообщил своему сыну, что он возвращается на родину, но это вовсе не означает, что тот должен ехать вместе с ним. Однако, как он втайне и надеялся, Миша сказал, что тоже давно мечтает прикоснуться к чернозему матушки-России. Так Новгерод Мандельштим, его сын, невестка и трое внуков оказались в Советском Союзе. Они были убеждены, что, если возникнут какие-нибудь осложнения, их защитит американское гражданство.

— Привет, Коба, — поздоровался он со Сталиным, специально употребив имя грузинского народного героя, которым генеральный секретарь пользовался перед тем, как стать Сталиным — стальным человеком.

— Привет, Мандельштим, — ответил властитель двухсот миллионов душ. — Чертовски рад видеть тебя, старый дружище.

— Я тоже рад, Коба, особенно учитывая то, что еще утром я опасался отморозить себе пальцы.

— Ну, теперь ты здесь, и с твоими пальцами все будет в порядке.

— Пока да, — ответил психиатр. — Что тебе надо, Коба?

— Как всегда, с места в карьер. Ну что ж, пусть будет так. Видишь ли, товарищ психиатр Новгерод Мандельштим, у меня возникла небольшая проблема. — И самый могущественный человек величайшей страны мира рассказал Новгероду Мандельштиму о своей проблеме, связанной с пекарем, работавшим за Ленинградским вокзалом.

3

Как только Сталин признался себе в том, что нуждается в помощи для разрешения своей проблемы, ему тут же стало легче. Пока все занимались розысками психиатра Новгерода Мандельштима, Сталин размышлял над тем, как он будет перед ним исповедоваться. Всю жизнь Сталин скрывал свои мысли за толстым занавесом, сама его власть покоилась на том, что его враги (а это понятие включало в себя всех живущих на земле и некоторых усопших) не знали, что делается у него в голове и что он может предпринять в следующий момент. Как же теперь все это рассказать Новгероду Мандельштиму? Он даже не представлял себе. Но, может, именно в этом он и нуждался. Может, ему надо было открыть клапан и сбросить давление, то немыслимое напряжение, которое требовалось от него, чтобы всех сделать счастливыми. "Ах, какие мы бедные, русские, — думал он. — Наверно, таково наше предназначение. Но чем я виноват, что жизнь такая тяжелая?" И он осторожно попробовал вспомнить И. М. Востерова. И тут же на него накатил жуткий приступ страха, так что ему пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. "Впрочем, — подумал он, после того как приступ прошел, — кажется, он сегодня немного меньше".