Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - Ольга Хорошилова

Листер рассмеялась и возразила. «Я восхитилась острым умом их дочери и выразила удивление такой реакции родителей и бабушки-графини. Ничего дурного ребенок не сказал, ибо не ведает нечистого. Нечистое — в головах лишь тех, кто говорит о нем и повсюду его ищет. И я заметила дорогой графине, что головы англичан остаются чистыми и мысли — невинными даже после прочтения Библии целиком. Библия, на мой взгляд, была самым важным и ценным историческим свидетельством Рождения Христа. И будь я даже язычником, моими любимыми книгами были бы Библия и сочинения Геродота. Возможно, графиня продолжила бы этот разговор, но поняла, что я сама уже отравлена ядовитыми библейскими водами. Разговор был закончен».

Разногласия — у кого же их нет. Британец никогда не поймет русского. А раз так, то и спорить незачем, мудро рассудили Панины. Анна осталась их дорогой гостьей. Они водили ее в московские храмы, возили в роскошных графских санях на Москву-реку — показывали, как освящают воды в канун Крещения. Советовали непременно посетить Троице-Сергиеву лавру — сестра графа, Вера Панина, составила для путешественниц письмо на имя настоятеля. Это была несчастная женщина — во младенчестве ее уронили с балкона, она перестала расти, сделалась горбатой. Когда Анна с ней познакомилась, Вера уже страшно мучилась болями, редко покидала родительский дом, спала на полу на жестких матрасах. Испытания сделали ее мягкой, глубоко верующей. «Сутулая, но очень умная», — так о ней отозвалась Листер.

Панины развлекали англичанок и по вечерам. 28 ноября повезли в Большой театр: «Красивый, большой, заполнен почти целиком. Оркестровая яма разделена, как в Париже. Меньшая из двух расположена под передними ложами. В зале пять ярусов, исключая ложи бельэтажа. Частных лож, как в Лондоне или Париже, здесь нет. Все ложи одинаковые, как в народных театрах. И обзор отовсюду одинаков».

В тот вечер давали прелестный свежий балет Адольфа Адана «Дева Дуная», в двух актах и четырех картинах. Она — милая сиротка, Флер де Шан, легкая, воздушная, чистая, как ангел. Он — юноша Рудольф, оруженосец, служащий барону. Барон коварен, зол и влюбчив. Увидев девушку, он воспылал к ней страстью и решил жениться, но Флер де Шан любила лишь Рудольфа. В отчаянии она бросается в Дунай, за ней — ее Рудольф. На дне реки их встречает и венчает нимфа и, сговорившись с силами воды, возвращает пару в надводный мир… Это был один из любимых балетов царя Николая I. В партии Флер де Шан блистала Тальони. Но в те дни прима выступала в столице, и в Москве ее весьма удачно замещала легкая молодая Катенька Санковская: «Танцевала превосходно, ей чуть за двадцать, симпатичная, маленькая, грациозная».

4 декабря во Французском театре вместе с Паниными Энн и Анна посмотрели фарс: «Права женщин» (о борьбе дам за равноправие), о простодушном крестьянине и незваном полуночном госте, и трагедию Превеля о Марии, рабыне, которую хозяин силой отобрал у мужа: «Трогательная, хорошо сыгранная вещь, я выразила моим спутникам удивление тем, что пьесу о рабстве показывают здесь, в стране рабов».

У Паниных англичанки уютно и сытно ужинали — пили чай, играли в вист и бостон, от души смеялись. Александр Никитич сыпал остроты и угощал анекдотами из жизни сиятельных вельмож. Рассказывал, к примеру, как британский посол Кланрикард, знакомец Анны, заснул, сидя верхом, когда мимо проезжала в карете русская императрица, — она ждала поклона, но лорд кланялся лишь своим снам — сидел на кобыле и клевал длинным носом. Потом вспомнил курьезный случай из Заграничного похода 1814 года. Тогда он служил еще в Псковском кирасирском полку. Дело было в Париже. Пришел в театр, сел в партер и вдруг — свист сзади, кто-то хлопает по эполету. Обернулся — французы, красные, злые, руками машут и шипят: «Assis, assis» («Садитесь, садитесь»). А Панин-то — Панин сидит как сидел. Но раз так — он встал. И тут весь зал затих. Он раньше был высок, метра под два, сейчас уже не то — стоптался. Он поднялся — и все замолкли, смотрят, обомлевшие, на него. А он обвел глазами ложи и произнес: «Me voilà debout!» («А вот я встал!») И, усевшись, бросил залу: «Me voilà assis!» («А вот я сижу!») И весь зал рукоплескал этому великану, этому русскому кавалеристу, а барышни кричали: «Bravo, bravo!»

* * *

Александра Панина, любительница забав, как-то предложила Листер развлечься — поехать в настоящую русскую баню. Зима, холодно, сыро — самое время попариться. Анна видела бани в Финляндии и в Англии много читала о том, как чудно в России очищаются от скверны земной, как бьют себя березовыми вениками, льют кипяток на угли, млеют в пару и потом бросаются с головой, страшно вопя, в студеную жуть русской проруби. Нужно было испробовать и это. «Почему бы нет», — ответила она. И поехали в баню.

Их экипаж остановился у симпатичного ладного двухэтажного особняка. Оконца заманчиво перемигивались тенями в отблесках свечей — казалось, там веселятся, там в самом разгаре бал и танцуют мазурку. Но нет — это был не дворянский особняк. Это была русская баня, одна из лучших в Москве.

Вошли, бросили шубы в лапы приветливого швейцара, поднялись в бельэтаж. Через тусклую прихожую с призрачной мебелью и бледными квадратами гравюр перешли в раздевалку, золотистый зал в игриво-парижском стиле — с изумрудными обоями в мещанскую полоску, замершими в рокайльном экстазе канделябрами эпохи Людовиков и прелестными картинками в легком эротическом жанре. По периметру — мягкая мебель с османскими пуфами, как в лучших правобережных борделях. Разделись. Платья, корсеты, накорсетницы, юбки, панталоны, подвязки, чулки оставили на диванах вместе с прислугой. Расплели волосы и в одном исподнем вошли в парилку — в русское национальное чистилище, где испокон веков изощренными пытками, огнем, водой и розгами изгоняли скверну из тел и душ.

Пока служители разогревали печь и готовили шайки, Анна успела рассмотреть парилку. Справа в углу — кирпичная печь, обложенная белыми изразцами. Внутри шкворчат, шипят, раскаляются добела булыжники. Напротив входа — низкие деревянные скамьи-диваны для слабаков. Справа от дверей — высокие лавки в несколько рядов от пола до потолка, для знатоков. Обычно дамы-знатоки выжидали на нижней скамье пару минут — разогревались. И нетерпеливо перебирались на второй ярус — лежали там или сидели да покрикивали на банщиц — наддай, наддай, любезная. И банщицы наддавали — отворяли чугунную пасть печи и плескали воду из шаек. Печь дрожала, гудела, шипела, комнату наполнял густой, тяжелый, удушливый пар — тела, словно змеи на адской сковородке, вертелись, шкворчали, кряхтели от удовольствия и переползали на третий, верхний ярус. Наддай, наддай, милейшая. И снова ненасытная пасть печи, шипенье, гул, пар и сладострастные вопли красных разморенных женщин…

Анна подумала, что такая пытка ей ни к чему. В змею она превращаться не хотела. И улеглась на нижнюю лавку. Но не смогла отказаться от пикантного удовольствия — русской помывки. Для этого требовались пар, высокая температура, шайки с водой, березовый веник и главное — банщица. Она заранее выучила это сложное, застревавшее в зубах русское слово — jen-tzi-na. И, набрав воздух в легкие, прокричала: «Jentzina!»

Русская баня. Гравюра Е. М. Корнеева. 1811/1813 г.