Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

– А ты что же сидишь, князь Владимир? – послышался новыйголос, и отставший Никита Захарьин увидел Сильвестра, только что появившегося впокое.

– Не пускают! – высокомерно вскинула голову Старицкая, каквсегда, отвечая за сына. – Не пускают нас к царю!

– Кто? – нахмурился Сильвестр.

– Я запретил ему входить туда, – выступил вперед ГригорийЮрьевич. – Не полезно государю слышать поносные речи на себя и сына своего.

– Грех на том, кто дерзает удалять брата от брата излословить невинного, желающего слезы лить над болящим, – сдержанно отозвалсяСильвестр и двинулся в опочивальню, бесцеремонно обойдя Захарьиных.

– Да я присягу исполняю!.. – выкрикнул Григорий, однакосвященник его уже не услышал.

Дядя и племянник Захарьины переглянулись. Все знали о слабости,которую поп давно питал к князю Владимиру. Ходили слухи, что Сильвестрприсягнуть-то Дмитрию присягнет, однако намерен просить царя назначить опекуномцаревича не Захарьиных, а именно Старицкого. Но для родственников царицы этоконец. И для Анастасии с сыном – тоже…

* * *

Анастасия приблизилась к постели мужа, ловя его взгляд. Онсмотрел на царицу, слабо улыбаясь, но когда перевел взгляд на бояр, ставших впочтительном отдалении, лицо его посуровело:

– Что же вы, бояре? Такой шум учинили в покоях, что дажемне, хворому, слышно было. Царь тяжко болен, царь при конце живота своеголежит, а вы…

Анастасия припала лицом к его горячей, влажной руке.

– Слышал я также, что вы отказываетесь целовать крест нашемунаследнику, царевичу Дмитрию, и присягать? – все так же негромко спросил ИванВасильевич, однако каждое слово его было хорошо слышно притихшим людям. – ЛишьИван Висковатый, да Воротынские оба, да Захарьины, да Иван Мстиславский сИваном Шереметевым, да Михаил Морозов исполнили свой долг. Остальные-то чегомешкают?

Анастасия, приподнявшись, смотрела, как бояре отводят глазаи пожимаются, пятясь к дверям. Те, кто еще недавно громко кричал в приемной,сейчас боялись поглядеть в глаза царя.

Вдруг, посунув остальных широким плечом, вышел впередокольничий Федор Адашев и, разгладив окладистую бороду, гулко, как в бочку,сказал:

– Прости, коли скажу противное! Ведает Бог да ты, государь:тебе и сыну твоему крест целовать готовы, а Захарьиным, Даниле с братией, намне служивать! Сам знаешь: сын твой еще в пеленицах, так что владеть намиЗахарьиным! А мы и прежде, до твоего возраста, беды от бояр видали многие, такзачем же нам новые жернова на свои выи навешивать?

– Да где тебе, Федор Михайлович, было боярских жернововнашивать? – тонко взвыл оскорбленный до глубины души Григорий Юрьевич Захарьин.– В то время тебя при дворе и знать не знали, и ведать не ведали. Сидел ты вкакой-то дыре грязной со чады и домочадцы, а нынче, из милости взятый, государюпрекословишь? И где сыновья твои? Они ведь тоже из грязи да в князи выбралисьщедростью государевой! Был Алешка голозадый, а нынче Алексей Федорович,извольте видеть, бровки хмурит в Малой избе! Но как время присягать царевичунастало, ни Алексея, ни Алешки и помину нет?

Разъяренный Федор Адашев попер на Захарьина пузом. Вмешалисьпрочие бояре, растолкали спорщиков по углам. Шум и крики, впрочем, никак неутихали. Против Захарьиных особенно неистовствовали князья ПетрЩенятев-Патрикеев, Иван Турунтай-Пронский (тот самый, некогда прощенный царем,но позабывший его милость!), Семен и Никита Ростовские да ДмитрийНемый-Оболенский.

Анастасия смотрела широко раскрытыми глазами на этусутолоку, в стороне от которой оставался только высокомерно молчавший Сильвестрда ее братья, схватившие друг друга за руки, словно дети, и пробившиеся поближек царской постели, как бы надеясь, что это место останется священно инеприкосновенно и защитит их в случае потасовки. Анастасия вспомнила, что толпаразорвала князя Юрия Глинского в самом Божием храме, – и чуть заметно покачалаголовой. Если дойдет до драки…

И тут ее словно кипятком ошпарило. Что же она наделала!Оставила царевича одного, только лишь под присмотром няньки. А в приемной –Старицкие. У Ефросиньи рука не замедлит подняться и на пятерых детей, если этопойдет на пользу ее ненаглядному сыночку! Но сюда принести Митеньку – тожеплохо.

– А ну, тихо! – внезапно выкрикнул Иван Васильевич – и резкооткинулся на подушки, словно крик этот совершенно обессилил его.

Из-за полога вынырнул бледный архиятер Линзей – веськакой-то запыхавшийся, словно долго откуда-то бежал. Видать, совсем задохся отстраха! Перехватил запястье больного своими длинными пальцами, зажмурился,внимательно считая пульс. Потом осторожно провел по впалым вискам государятряпицей, смоченной в уксусе. Острый запах поплыл по палате, и Иван Васильевичоткрыл глаза.

Какое-то время лежал, тяжело дыша приоткрытым ртом, потомопять приподнялся. Анастасия подложила ему под спину несколько подушек, помогласесть.

– Эх, эх, бояр-ре… – сказал с укором.

Голос его звучал едва слышно, и спорщики, желая услышать,что скажет царь, невольно притихли, уняли свой пыл.

– Если не целуете креста сыну моему Дмитрию, стало быть,есть у вас на примете другой государь? – спросил Иван, обводя пристальнымвзором собравшихся. – И кто это? Уж не ты ли, Кашин-Оболенский? Или ты, СеменРостовский? Да ну, не дуруй! Какой с тебя царь! А может быть, ты, Курбский? –чуть приподнялся он на локте, вглядываясь в приоткрывшуюся дверь, и Анастасияувидела только что явившегося князя Андрея. – Что ж, это у тебя в роду! Дедтвой Михаил Тучков при кончине матушки нашей Елены Васильевны много высказал оней высокомерных слов дьяку нашему Елизару Цыплятьеву, да приговаривал, мол, неИвашкино на троне место! Может, и ты скажешь, что место на троне нынче неМитькино?

– Напраслину речешь, государь, – негромко отозвалсяКурбский, проходя ближе к его постели. – Я ведь еще и словом не обмолвился.Хоть ты и великий царь, а все ж не Господь Бог, – почем тебе знать, что ядумаю?

Прежде он не осмеливался так говорить с Иваном Васильевичем.Всегда держался с достоинством и даже высокомерно, но чтоб этак вот… Впрочем, снекоторых пор Анастасия и не ждала от него ничего другого!

– Значит, не ты будущий государь? – словно бы безмерноудивился царь. – А кто? Ответь, родич новый, Дмитрий Палецкий! Не брата линашего мыслишь на трон?

Палецкий булькнул что-то несвязное. Лицо его было бледным,глаза упер в пол и не поднимал.