Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

– Дэвушка, хочешь я покажу тебе гори?

– А мне сегодня опять Анжело позвонил, – поделилась Полина.

– И что он хотел, этот ловелас?

Алиса сразу увидела нос, большой нос с горбинкой и скачущие через него за очередной юбкой глаза. Вечный бег с барьерами. Нос, волочащий на своём горбу комплимент, словно какой-то чудесный инструмент. Комплимент – это часть тела настоящего итальянца. Настоящий итальянец никогда не оставит девушку без внимания, каким бы женатым он ни был. Выйти замуж за иностранца – этот девиз, так или иначе, был встроен в голову каждой студентки филфака. Все держали в голове сценарий со сменой гражданства, языка, моря, соседей по лестничной площадке, матерей по детской.

– «Может, встретимся сегодня?» – наслаждалась Полина своей черникой. – Я ему: «Зачем?» Он мне: «Ну просто. Кофе выпьем».

– А ты? – внимательно слушала Маша.

– Пойду. Как мне отвязаться, если я кроме него никого не хочу?

– Через не хочу.

– Через не хочу я пробовала, так он, собака, знает куда целовать.

– Да, девочки, нельзя войти в один и тот же кофе дважды, – подытожила Маша.

«Нельзя войти в одну девственность дважды», – подумала про себя Алиса и промолчала, закрыв себе рот пирогом с черникой, чтобы не проговориться о своём приключении, хотелось ещё немного попользоваться им одной.

– А у Алисы сегодня, похоже, рыбный день: молчалива, как никогда.

– Сейчас же история языка. А я домашку не сделала. Дон Кихота кто-нибудь переводил? – перевела она тему.

– Куда? – засмеялась Маша.

– Через дорогу, – включилась в шутку Полина, которая уже поправляла в зеркале губы.

– Да, он не такой уж и старый, – пожалела Алиса, что рассказала как-то девочкам о Максиме. – Хватит вам уже.

– А сколько ему? – не унималась Полина. – Он такой статный, высокий, ничего себе мужчина.

– Да, какая разница.

– Мне кажется, что большая. Её видно невооружённым глазом.

– Ну, так что с переводом? – отодвинула от себя чашку Алиса.

– Не волнуйся, у тебя есть я, – улыбнулась Маша, потом стёрла эту улыбку салфеткой. – Ну, что, пойдём, она же любит, когда опаздывают, – поставила она кавычки слову любит в воздухе, встала и начала собираться. Мы потянулись за ней.

– «Обаяние её сверхъестественно», – перевела я своё предложение и впала в задумчивость, как только велосипед очков нашей преподавательницы проехал за переводом следующего предложения к Маше. Я уже не слышала, что она отвечала. Шла история языка, мы переводили Дон Кихота, я не слушала, меня интересовала история совсем другого языка. Который ещё вчера бродил по моему телу. Не знаю почему, но меня всё ещё волновал вопрос своей уникальности, пока очередь снова не дошла до моего присутствия, меня подтолкнула соседка и указала, куда продвинулся Дон Кихот, сопровождаемый своим слугой Санчо Пансой:

– «Девка ой-ой-ой, с ней не шути, и швея, и жница, и в дуду игрица, и за себя постоять мастерица, и любой странствующий или только ещё собирающийся странствовать рыцарь, коли она согласится стать его возлюбленной, будет за ней как за каменной стеной. А уж глотка, мать честная, а уж голосина» – вернулась я в аудиторию. «Да никакая я не уникальная, с чего мне быть уникальной» – спорила сама с собой Алиса.

– Вы что-то хотите добавить, остановила свой велосипед преподавательница, потом слезла с него, опустив руку с очками и припарковала их на столе. Глаза её стали больше обычного, рассеянные, словно пытающиеся объять необъятное, как у всех близоруких людей, когда они снимают очки.

– Нет, это я Дон Кихоту, – немного спало напряжение в аудитории. Лица поменяли позы.

– Надеюсь он вас услышит, – улыбнулась едко велосипедистка, будто знала, о ком сейчас думала Алиса.

* * *

Любовь. Мы всё ещё занимаемся ею, хотя есть и другие занятия, не понимая до сих пор, что важнее. С одной стороны, обязательства, наложенные, беспредметные треплют. С другой – удовольствия, когда от них становится скучно, они перетекают в разряд обязательств, приобретают их свойства: бесцветность и бесконечность. Мы продолжаем заниматься, но уже не любовью, любовь прячется под кроватью, топчется в обществе тапок. Если рука в темноте нащупает выключатель, то что мы увидим: постелью измазаны оба, я и любимая женщина. Но мы бережём электричество, мы боимся честного света, мы бережём отношения, мы держимся за них зубами так крепко, что у нас вылетают пломбы. Я всё ещё занимаюсь ею, также как и она мною, как правило, как умеем, мы делаем одно общее дело, пытаясь закончить его в срок и качественно, одним большим удовольствием. Любовь распределялась странным образом, не всегда справедливо. Кому-то одна на человека, разобраться со своим самолюбием удавалось не всем, часто это заканчивалось психушкой или камерой-одиночкой в собственном внутреннем мире, счастливым давалась одна любовь на пару, отчаянным приходилось делить её на троих, самым несчастным одна на тысячи людей, тот самый случай, когда массы любили и поклонялись одному.

Так или иначе, все занимались, но весной особенно бурно, они занимались ею усердно, но сколько ни занимайся любовью, её всё равно не хватало, никогда не было слишком, люди сбивались в перелётные пары, вдвоём было логичней и легче, улетали кружили, многие разбивались, те, что не парились, до сих пор парили.

Мы сидели на тёплом граните набережной с Алисой. Солнце строило нам глазки, мы щурились и прятали глаза в воду. Влага плескалась у самых ног приятной прохладой. Лёгкое вино Невы и тёплые бутерброды архитектуры XVIII века, вот и вся нехитрая трапеза нашего пикника. Рядом, втянув голову в плечи, переминалась с ноги на ногу одинокая чайка. Я кинул ей хлеба – ноль эмоций. Потом хлеб бросила Алиса – тот же результат.

– Ни мясо, ни рыба.

– Она о нас то же самое думает: ни мяса у ребят, ни рыбы, а на хлеб я не клюю.

– Конкуренции нет, – словно услышав мои слова, подлетел голубь, за ним ещё один. Чайка внимательно наблюдала, как голуби жадно поедали её хлеб. Потом вдруг встрепенулась и с криком бросилась на них. Голуби, сожрав весь хлеб, отвалили в сторонку, поглядывая рыбьими глазами на опустевший стол. Алиса бросила под ноги чайке катыш хлеба, теперь та не растерялась и проглотила.

– Ты был прав! У птиц всё также как и у людей, – сорила хлеб птицам Алиса.

– А ты думала, они умнее? – обнял я её льняное тельце, прижал к себе и поцеловал. В наше общество скромно начал стучаться дождь.

– Думаешь, сегодня подходящий день, чтобы стать любовницей?

– А чем ещё заниматься? Погода ни к чёрту, солнце спряталось, мне тоже хочется в тень твоей кожи.

– А какой день недели?

– Пятница. Тебя это беспокоит? – не беспокоила она меня тоже. Рядом с Алисой меня вообще мало что беспокоило. Разве что она сама.

– Меня беспокоит подвешенное состояние.