Черновик - Михаил Нянковский

Он иногда испытывал жгучую ностальгию по чистоте человеческих отношений. Однажды он поделился этими соображениями с Кристиной.

– Что ты имеешь в виду? Какой именно чистоты тебе не хватает?

Он тут же пожалел, что заговорил об этом. Что он мог ей объяснить? Сказать, что в нынешних отношениях мужчины и женщины слишком много секса, причем того, который и средство, и цель, и главное, чтоб сразу? Что измена перестала быть изменой, потому что постель – это только постель, а душами люди вообще перестали срастаться? Что для женщин слишком большую роль стали играть кошелек, марка машины и наличие благоустроенной квартиры? Что мужчины перестали страдать от любви и в лучшем случае мучаются от мысли, не переспала ли любимая с кем-то другим? Но сказать все это значило перечеркнуть свои отношения с Кристиной, да и вообще всю свою жизнь последних лет, которая, черт возьми, ему нравилась. Сергею этого совершенно не хотелось, и он поторопился свести все к шутке и переменить тему разговора.

Историю своей болезни и знакомства с Любушкой дед почти детально воспроизвел в романе, приписав ее своим героям – Никите и Татьяне. Правда, отнесена она была к началу тридцатых и счастливым браком не заканчивалась, потому что как раз вскоре после выздоровления Никиты односельчанин привез ему письмо от отца, в котором тот сообщал, что их семью признали кулацкой и подлежащей переселению. Пути Никиты и Татьяны, как оказалось позже, разошлись навсегда.

Вернувшись в родные места, Никита никак не мог поверить рассказам родных и соседей о том, что творит в деревне Митяй. Привыкший рубить головы в Гражданскую, с энтузиазмом выполняющий указания партии, да к тому же опаляемый жаждой мести за гибель хоть и нелюбимого, но все же родного отца, он записал в кулаки всех мало-мальски состоятельных односельчан, в том числе и с таким трудом выбравшегося из нищеты Кузьму Митрохина. Никита был поражен переменами, произошедшими в Митяе, но все же пришел к нему в правление колхоза просить за свою семью, уверенный, что друг детства, с которым столько пережито, ему не откажет.

Они обнялись, как старые друзья, и принялись рассказывать друг другу о годах, проведенных врозь. И хотя многое в словах Митяя коробило Никиту (уж очень походила его речь на те речи, что приходилось слышать на многочисленных собраниях), ему показалось, что перед ним все тот же Митяй, с которым они когда-то мечтали о лучшей жизни, и он наконец решил заговорить о том, из-за чего пришел.

– Я хотел о своих с тобой поговорить, – начал было Никита, но Митяй, вдруг посуровев лицом, перебил его:

– Какие они свои?! Свои – это беднота деревенская. А эти… мироеды…

– Митяй, кто мироед-то? Батя мой? Маманя? Полька с Олькой, малолетки? – Никита вскочил со стула и стал расхаживать по комнате правления. – Сам же знаешь, из какой нищеты вылезли. И все своим горбом.

– Своим горбом? – Митяй тоже встал и уперся кулаками в забрызганное чернилами зеленое сукно стола. – А знаешь ли ты, как батя твой батраков заставлял до седьмого пота работать?

– Так батраков советская власть разрешала нанимать.

Никита подошел к Митяеву столу и тоже уперся в него кулаками. Теперь они стояли друг напротив друга, сцепившись глазами.

– А обирать их тоже советская власть разрешала?! – не унимался Митяй. – Ты мне советскую власть не тронь. Я за нее кровь проливал, пока ты тут стишки пописывал, а батя твой на бедняцком труде наживался!

– Ну, раз так, – сказал Никита и медленно опустился на стул, – тогда и меня в кулаки запиши.

– Тебя-то за что?! – понемногу успокаиваясь и отмахнувшись от приятеля, сказал Митяй. – Тебя ж здесь не было, когда твой батя в богатеи выбивался. Какой из тебя кулак?!

– А из Васьки с Захаркой какие кулаки? А из Ольки с Полькой? А мать моя, которая кровь тебе столько раз утирала после того, как отец тебя кулаками охаживал, тоже… мироед?

– Знаешь что, уходи-ка ты отсюда, некогда мне тут с тобой… – нервно проговорил Погудин и начал суетливо перекладывать какие-то бумаги на столе. А потом вдруг поднял глаза на своего бывшего друга и как-то совсем иначе, голосом прежнего Митяя, произнес: – А еще лучше уезжай. Прямо сейчас.

– Нет, Митя, – твердо сказал Никита, – один раз я их уже предал, когда они без куска хлеба остались, второго раза не будет. Где там твои списки? Вписывай: Митрохин Никита Кузьмич, кулацкий сын, подлежит переселению.

И снова разошлись, едва сойдясь, пути старых друзей.

Не мог предположить Никита, что придется ему пережить, разделив участь своей семьи. Переселенцев погрузили на подводы, разрешив взять с собой только самое необходимое, и повезли на станцию, где был сборный пункт, на который свозили раскулаченных со всей округи. Там посадили в вагоны, по полсотни человек в каждый. Куда их везут и сколько им предстоит ехать, никто не знал. Почти две недели шел поезд, ехали в тесноте и в духоте, еду приносили за все время лишь пару раз. Ели то, что удалось захватить с собой, но, как ни экономили, к концу пути почти у всех запасы иссякли. Потом, когда их, изголодавшихся, снова посадили на подводы и повезли по морозу таежными дорогами, поняли они, что оказались далеко за Уралом. Везли несколько дней от поселка к поселку, оставляли ночевать в каких-то бараках, заброшенных казармах и почти не кормили. Несчастные переселенцы обдирали кору с деревьев, пытаясь сварить из нее похлебку, умирали от голода, от цинги, сходили с ума от безысходности. Похоронили Митрохины младших: Захарку и Поленьку. До леспромхоза, где им предстояло остаться надолго, доехали впятером: мать с отцом, двое сыновей, Василий и Никита, да дочка Оленька. Мужчин отправили работать на лесосплав. Женщинам такая работа была не под силу, но и мать, и Ольга пытались, чем можно, помочь мужчинам. Жили впроголодь и в какой-то момент поняли, что не прокормиться. Тогда решили братья бежать. Несколько суток шли незнакомыми таежными путями, пока не вышли к какому-то городку. На тамошнем небольшом заводике рабочих рук не хватало, взяли братьев без документов, хоть и знали, что из беглых. Дали какой-никакой паек да ночлег. Но и здесь братья недолго оставались, двинулись дальше, потом попались-таки в руки милиции и были отправлены на принудительные работы. А когда от милиционеров сбежали, осели на угольных шахтах. Никита, крестьянский сын, поработавший на заводе, мечтавший учиться и писать стихи, никогда не думал, что судьба его – стать шахтером.

А в это время Митяй Погудин создавал в родной деревне колхоз. От деревенской жизни он давно оторвался, в сельском хозяйстве понимал мало, но принялся за дело с той же страстью, с какой на фронте ходил в кавалерийскую атаку.

Крестьяне шли в колхоз неохотно, как ни агитировал их Митяй на собраниях, и тогда вызывал он их к себе по одному, доставал наган, полученный от командира дивизии в награду за боевые подвиги, и, размахивая оружием, указывал путь к светлому будущему. Или клал перед мужиком два списка: один – в колхоз, другой – на высылку. Выбирай добровольно, в какой вписаться.

Бывало, кто-нибудь впишется в колхоз, а сам бросит хозяйство, а то и сожжет, возьмет ружьишко – и в лес. Все равно погибать!