Экспедитор - Александр Афанасьев

На выезде из города на нас из развалин напал монстр, напал тупо. Какая-то каракатица попыталась запрыгнуть на машину и выхватить пулеметчика. Первое ей сделать удалось, второе нет – клетка помешала, и два слоя сетки-рабицы, которые даже монстр порвать не смог. В упор ударили автоматы и короткий дробовик, и тварь слетела с машины, пулеметчик отделался испугом. Останавливаться и добивать не стали, потому что это не наш город, и если местные не хотят или не могут навести у себя порядок, то и мы не нанимались.

Утро – настоящее утро – мы встретили на полпути к Сызрани. Город, по моим данным, настолько блатной, что и словами не опишешь, но мы его обойдем. Если к тому будет возможность. Потом круто повернем на запад и пойдем в сторону Воронежа. Дальше – по обстоятельствам…

Рассказывать о том, что вокруг, смысла особого нет, сельская местность – она и есть сельская местность. При Катастрофе она почти вся выжила – но роль фундамента какого-то нового объединения людей для выживания в условиях беды она не сыграла. Наоборот – она стала большой проблемой для дальнейшей жизни. В Тольятти, Ульяновске, Сызрани до восьмидесяти процентов бычья, низшего звена банд, – это как раз выходцы из села, вставшие на путь бандитизма уже после Катастрофы. И то, что они творят – уму непостижимо.

Советская власть русскую деревню убила. И не спорьте со мной, я до шестнадцати лет каждое лето жил в деревне у родственников – знаю, о чем говорю. Сталинизм напрочь убил в человеке хозяина. То, что свистят, что, мол, при СССР хозяевами земли были крестьяне, а хозяевами фабрик рабочие, – это все гон, ни крестьяне, ни рабочие не могли осуществлять ни одной функции хозяев в отношении того, что якобы им принадлежало. И крестьяне, и рабочие были государственные рабы, а у крестьян даже не было паспортов, они обязаны были трудиться на земле за трудодни – палочки, на которые неизвестно, что получишь, может, что и ничего. Каждый колхоз обязан был сдавать государству норму (которую могли и повысить, если не хватало в целом по району, а у тебя еще оставалось) под страхом уголовной ответственности, а на трудодни – что осталось.

Все это произвело действие страшное, аукающееся нам и поныне. Хозяев не стало, их объявили кулаками и послали на смерть, в Сибирь, а где-то и просто убили. Выживание стало зависеть от того, какие у тебя отношения с районом, сколько на тебя разверстают поставок. Хороший председатель – это не тот, кто поднимает хозяйство, кто увеличивает удои и укосы, а тот, кто умеет договориться с районом и доказать, что хозяйство такое задание не осилит, надо бы поменьше. Понятное дело, не за так – за самогон, за поросенка. Крестьянин тоже никакого желания трудиться на земле не имел, если у него все и так отберут, а за попытку торговать будет тюрьма. Его задача – как можно быстрее, «на отвали» отработать барщину, потом заняться своими делами. У меня же все родичи из села, в город только мать перебралась, я знаю, о чем говорю. Собирали грибы, ягоды, дед плел корзинки и продавал. Тайком косили и сушили траву для коровы. Тем и выживали – не благодаря, а вопреки.

Так уже ко временам Хруща русскую деревню отучили работать, если раньше обвинение в лодырстве в глазах деревенского мира было приравнено к обвинению в воровстве – то сейчас к лодырям относились с пониманием. Потом при Хруще пошла вторая волна индустриализации, забирая из деревни самых умных и перспективных – таких, как моя мать. А при Брежневе мы уже начали покупать зерно, имея четверть всей пашни планеты.

Так что когда меня спрашивают, за что я ненавижу советскую власть и Сталина, – а вот за это и ненавижу. И не только за это. Когда в деревне рос я, она уже разделилась – часть могла работать на себя, но спустя рукава на государство, а часть тупо бухала, воровала все, что плохо лежит, и не могла работать даже на себя. Мои родственники держали корову, у нее удой был тридцать – тридцать пять, иногда и сорок литров молока в день, у колхозной – пятнадцать-шестнадцать. Причем – корову мы покупали у колхоза, еще первотелком, другой коровы нам взять было неоткуда. Просто наша корова всегда была сытой и ухоженной, а не стояла по вымя в дерьме, как колхозная, которая доилась, как коза.

Так вот. После девяносто первого, когда началась рыночная экономика и каждый должен был заботиться сам о себе, почти вся деревня рухнула, свалилась и скатилась. Справиться и зажить своей жизнью она не смогла. Имея при этом лучшие условия за всю тысячелетнюю историю Руси – государство впервые за это время отказалось брать с деревни налоги, налогообложения в деревне почти не было. И то, что были пресловутые «ножницы цен» – фигня все это, я разбирался. Ярчайший пример – в Европе приемная цена за литр молока четырнадцать рублей за наши деньги, у нас двадцать два – это как? При том, что в Европе солярка дороже вдвое. Просто люди не хотели и не умели работать. Сталинское рабство убило деревню.

Потом в деревню пришел городской капитал, начался быстрый рост по всем показателям, правительство объявило субсидии на закупку сельхозтехники – но это не было возрождением деревни. Просто на деревне стали появляться бизнесы с городскими собственниками, и деревенские начали наниматься к ним на работу, как в городе. Потом хлебнули лиха с такими работничками.

Что же касается остальной деревни, – а на хорошую работу попало меньшинство, – то она выживала как могла. Возродилось отходничество – были бригады, строители в основном, нанимались на Севера, Крымский мост строить, все такое. Кто-то работал в близлежащих городах, в основном тоже по стройке, или балкон, там, сделать, квартиру отремонтировать. Эти еще нормальные, а были те, кто бухал, отбирал у бабушки-дедушки пенсию (по деревенским меркам пенсия очень большая, это в городе пенсии считались маленькими), гонял на старой «девятке» без номеров и жил, как птицы божьи живут – сегодняшним днем, есть что покушать и бухнуть – и ладно. Сейчас все эти строительно-шабашные бригады превратились в ударные отряды мафии, сменив строительный инструмент на автомат, а эти бухарики в основном присоединились к ним.

Для чего я вам это все рассказал так длинно? А для того, чтобы вы понимали, где мы едем и что нас ждет в пути, если косякнем, проявим неосторожность и просто не повезет. Мафия на Сицилии – она ведь тоже из глухой крестьянской глубинки.

Нас постоянно сопровождали, почти от самого Ульяновска. Часто не по одной машине – «девятка», «десятка», «Нива», дешевый джип. Самый писк моды – двери на фиг сняты, это чтобы можно было на ходу вести огонь из автоматического оружия, ну и просто круто, на машине как на мотоцикле едешь, ветер в харю, а я шпарю. От деревни в деревне… кстати, то, что Серый говорит, что они деревню в рабстве держат – фигня это все. Они могут держать в рабстве только пригороды, а также те деревни, куда они расселили бежавших из города горожан, чтобы работали на них. Вот эти – да, эти в рабстве, а деревню ты фиг в рабстве удержишь. Здесь же спайка мертвая, готовые бригады. И если они к тебе нанимаются работать – это не значит, что ты их хозяин. Срать они на тебя хотели!

– Вадимыч, глянь-ка.

Нас обогнала белая «Приора», тачка – отпад сама по себе. Двери сняты, крышка багажника тоже снята, в багажнике сидит е…нутый отморозок, по пояс голый, в спортивных штанах и резиновых сапогах, трясет пулеметом РПК с банкой. Не целится, просто трясет. Интересно, это он меня впечатлить, что ли, решил? Так я не впечатлительный.