Искушение прощением - Донна Леон

– Если доктор Стампини разрешил, значит, так и будет.

Гвидо кивнул профессорессе и воспользовался возможностью уйти. Уже у двери он услышал хриплые отрывистые всхлипы, но из приличия не оглянулся и не посмотрел, кто же из них плачет.

Выйдя из парадной, Брунетти понял, что погода, решив, что заигралась в зиму, снова стала теплой, осенней. Уже возле кампо Сан-Кассиано комиссар вспотел и стал подумывать о том, а не снять ли пальто. Но с другой стороны, до дома еще далеко и идти нужно по теневой стороне, поэтому Гвидо лишь расстегнул пуговицы. Он раскрыл полы пальто и подставил лицо солнцу, чувствуя себя поздним подсолнухом, которому и ноябрь нипочем.

Если бы солнце было его старым приятелем, собирающимся в трехмесячный отпуск и пакующим чемоданы, Брунетти сказал бы, что будет скучать по нему, и пожелал бы хорошо отдохнуть – где-нибудь в Аргентине или Новой Зеландии. Зимние месяцы особенно хороши, когда ты у теплого моря… Стоило Гвидо свернуть на улицу Руга-Веккья-Сан-Джованни, как его опасения подтвердились; он застегнул пальто и шел так до самого дома.

Мысли Брунетти все время крутились вокруг Джанлуки Форнари. Уже в парадной, одолев первый лестничный пролет, он достал мобильный и набрал номер синьорины Элеттры.

– Доброе утро, комиссарио! – жизнерадостно откликнулась она, словно ждала этого звонка с той самой минуты, как пришла на работу. И, не дав ему сказать, сообщила: – Синьор Форнари уже давно попал в поле зрения полиции. Если точнее, когда ему было восемнадцать.

Брунетти уже хотел удивиться, что человек, который отличился еще в юности, смог прожить спокойно до зрелых лет, но синьорине Элеттре было что добавить:

– В Инспекции по делам несовершеннолетних есть досье на него, но я не хочу заглядывать туда так скоро после своего предыдущего запроса, насчет Алессандро Гаспарини.

А, так значит, у нее это называется «запрос»? Брунетти восхитила тонкость формулировки, а о сути он предпочел бы не догадываться. Комиссар ограничился вопросом:

– А что на него у нас?

– Одиннадцать лет из последних двадцати он прожил за счет государства, – ответила синьорина Элеттра и, судя по звукам, потянулась за чем-то, что лежало дальше, чем ей хотелось бы. Затем в трубке снова послышался ее голос: – А, вот и список! Пять лет – за серию грабежей в Местре и Маргере (когда его посадили, ему было двадцать; освободился в двадцать пять), потом еще три срока, в возрасте от двадцати девяти до тридцати двух лет, – за продажу наркотиков несовершеннолетним в Падуе.

Брунетти услышал, как она переворачивает страницу.

– В тридцать четыре года Форнари снова сел в тюрьму. Обвинение то же – продажа наркотиков. Но уже через полтора года он вышел на свободу.

– А потом?

– Об официальном трудоустройстве сведений нет. Как и отметки об уплате налогов за весь этот период.

Как и многие в наше время, синьорина Элеттра сказала это скорее одобрительно. Впрочем, с ней ни в чем нельзя было быть уверенным.

Брунетти представил, на какие ухищрения ей пришлось пойти, чтобы раздобыть эту информацию, и снова изумился: у нее даже туда есть доступ.

– В последнее время Форнари нам не попадался? – спокойно спросил комиссар.

– Нет. Я звонила vigili urbani, но и у них на него ничего нет. Там Форнари помнят с прошлых лет, но приводов давно не было. Они даже на улице с ним не сталкивались. – И после паузы синьорина Элеттра произнесла: – Правда, один из работников муниципалитета сказал, что Форнари будто бы женился и жена у него – хорошая женщина. Детей у них нет.

– Да, и теперь он продает наркотики возле школы Альбертини?

Брунетти и в голову не пришло усомниться в правдивости сведений, полученных от Манрико.

– Понятия не имею, дотторе, – ответила синьорина Элеттра. – Посмотрим, может, я найду что-нибудь еще.

Гвидо хотел уже повесить трубку, но тут она сказала:

– Я проверила информацию о телефонных звонках: с Гаспарини он ни разу не связывался.

Брунетти уже стоял перед дверью в квартиру. Он поблагодарил секретаршу за информацию.

– Я буду в квестуре к трем, – добавил комиссар, попрощался и окончил разговор.

Он сунул мобильный в карман, извлек из другого ключи и вошел в квартиру. С порога просканировал помещение и заключил, что дома никого нет. И только после этого вспомнил: руководитель кафедры попросил Паолу («умолял» – это слово она использовала, объясняя свое отсутствие) провести собеседование с очередным кандидатом на должность преподавателя. Раффи играет в баскетбол, а у Кьяры сегодня выездной урок по истории искусства, в реставрационной мастерской Галереи Академии[39]. Паолу, разумеется, угостят дорогим ленчем – в благодарность за потраченное время. Дети тоже при деле. Лишь ему придется доедать остатки из холодильника, в одиночестве, с газетой в качестве компаньона, и то если Паола не забрала ее с собой – почитать, пока идет собеседование.

– Надо же, какие мы сегодня нытики! – вслух упрекнул себя комиссар.

Он прошел в кухню и открыл холодильник, где обнаружил кастрюльку и, полкой ниже, блюдо, покрытое алюминиевой фольгой. Гвидо вынул то и другое, поставил на кухонную стойку и снял с кастрюли крышку. Крем-суп из сельдерея… Поверх фольги – записка: «Это необязательно разогревать». Брунетти отогнул фольгу и увидел мясные фрикадельки, кажется, из телятины, завернутые в тонкие полоски шпика.

Комиссар включил духовку и сунул блюдо внутрь, затем поставил кастрюлю на печку, на средний огонь. Из посудного шкафчика Гвидо извлек глубокую тарелку и стакан. Оставив суп подогреваться, он направился в спальню и взял Антигону, которую оставил вчера здесь разворотом вниз.

Вернувшись в кухню, Брунетти положил книгу на стол и прижал с одной стороны сервировочной ложкой, а с другой – извлеченным из сушилки чистым блюдцем. Взял еще одну ложку, размешал ею суп и облизнул, проверяя, достаточно ли он горячий.

Брунетти нарезал себе хлеба и снова глянул на холодильник. Ну нет салата, и ладно! Он снова размешал суп, налил себе воды прямо из крана – не потому, что берег минералку для Кьяры, у которой была аллергия, а потому что поленился открывать новую бутылку. И наконец сел за стол.

Комиссар уже нашел глазами строки, на которых остановился вчера вечером, и его внимание привлекли давние пометки в тексте. Сделанные им же сто лет назад, когда они проходили эту пьесу в школе. Насколько он помнил, это была реплика Исмены – всегда рассудительной, всегда осторожной, всегда покорной. А, вот она, эта строка, подчеркнутая выцветшим карандашным штрихом: «Но власть имущим покорюсь: бороться превыше силы – безрассудный подвиг». Брунетти задумался и отвел глаза от книги. Что мог он, восемнадцатилетний парень, знать о власти и о том, как ее используют?