Неугомонный - Хеннинг Манкелль

Обыкновенный гранит, думал Валландер, махая рукой вслед Аткинсу, который катил вниз по холму. Одновременно вспомнил про камешек с письменного стола в квартире на Гревгатан. Думал о том, что Аткинс рассказал о своей первой встрече с Хоканом фон Энке. Сам Валландер о тех августовских днях 1961-го не помнил ничего. Ему тогда исполнилось тринадцать, и по-настоящему осталось в памяти только буйство гормонов, которое превратило всю его жизнь в сплошные грезы. Грезы о женщинах, воображаемых и реальных.

Валландер принадлежал к поколению, взрослевшему в 1960-е. Но он никогда не участвовал в политических движениях, не ходил в Мальмё на демонстрации, толком не понимал сути вьетнамской войны, не интересовался освободительными движениями в дальних странах, даже не представлял себе, где эти страны расположены. Линда нередко напоминала ему, что он весьма невежествен. От политики он зачастую отмахивался, считая ее этакой высшей силой, которая распоряжалась возможностями полиции поддерживать закон и порядок, и не более того. Конечно, он ходил на выборы и голосовал, но до последней минуты сомневался. Отец его был убежденным социал-демократом, и, как правило, он тоже голосовал за эту партию. Хотя крайне редко с искренней убежденностью.

Встреча с Аткинсом встревожила его. Он искал в себе что-то вроде Берлинской стены, но не нашел. Неужели его жизнь вправду была настолько ограниченна, что происходившие вокруг огромные события, по сути, никак его не затрагивали? Что в жизни волновало его? Разумеется, дети, ступившие на дурную дорожку, но опять же не до такой степени, чтобы он что-то предпринимал. Я всегда прикрывался работой, думал он. Там я порой умел помочь людям, убирая с улиц преступников. Но помимо того? Он посмотрел на поля, где пока ничего не росло, но не нашел того, что искал.

Этим вечером он прибрал свой письменный стол и достал пазл, прошлогодний подарок Линды на день рождения. Картина Дега. Методично рассортировал детальки и сумел выложить нижний левый угол.

И все это время размышлял о судьбе Хокана фон Энке. Хотя главным образом думал все-таки о собственной судьбе.

Продолжал искать несуществующую Берлинскую стену.

Однажды под вечер в начале июня Валландеру позвонил старик, которого он вспомнил с большим трудом. Имя вспомнилось сразу, но поначалу он не мог ни с чем его связать. Впрочем, удивляться тут нечему, ведь он не видел этого человека лет десять с лишним, да и вообще встречал его считаные разы.

Последний раз они виделись на похоронах Валландерова отца. Этот человек — его звали Сигфрид Дальберг — жил по соседству с отцом и временами на своем снегоочистителе помогал привести в порядок дорожку к отцовскому дому. В благодарность и оплату он каждый год получал картину. Несколько раз Валландер пробовал объяснить отцу, что, возможно, десяток одинаковых картин на стенах для соседа многовато. Но отец встречал его аргумент мрачным молчанием. После смерти отца и продажи дома Валландер не имел никаких контактов с семейством Дальберг. И вот теперь старик позвонил, причем по делу. Его жена Айна, которую Валландер, пожалуй, видел один-единственный раз, лежит при смерти. У нее рак в последней стадии, сделать ничего нельзя, и она примирилась с судьбой.

— Но она хочет повидать вас, комиссар, — сказал Дальберг. — Хочет что-то вам сказать. Что именно, я не знаю.

Валландер колебался. Вместе с тем ему стало любопытно, поэтому он сел в машину и поехал в Хамменхёг, в дом инвалидов, где лежала Айна Дальберг. В приемной его встретила медсестра, которая с улыбкой сообщила, что училась вместе с Линдой, в параллельном классе. Она проводила его к Айне Дальберг. Валландер почувствовал себя не в своей тарелке, глядя на множество стариков, которые бродили вокруг с ходунками или сидели, уставясь в стену, окруженные безмолвием и одиночеством. Страх перед старостью с годами не убывал, а постоянно усиливался и, словно незримый рычаг, бесшумно поднимал Валландера к той точке, где он больше не сможет справляться сам. Его постоянно тревожили газетные и телевизионные репортажи о все более скверном уходе за стариками, как правило, в частных домах для престарелых, где численность персонала упала куда ниже мало-мальски приемлемого минимума.

Они остановились у двери.

— Она очень больна, — сказала медсестра. — Но вы полицейский и видели людей в самых разных ситуациях. Или?

В душе Валландер тотчас пожалел, что согласился навестить Айну Дальберг. В палате она была одна. Исхудалая, рот открыт, блестящие глаза смотрели на него, как ему показалось, с ужасом. Пахло мочой, точь-в-точь как на исходе жизни отца, когда тот остался один и Гертруд еще не пожалела его. Валландер подошел к койке, тронул руку Айны. Он вообще не узнавал ее, лишь где-то далеко-далеко чуть брезжил образ той женщины, которую он некогда встречал. Но она знала, кто он, и сразу же заговорила, словно время поджимало, да ведь так оно и было.

Валландер наклонился поближе, чтобы расслышать ее слова, больше похожие на шелест. Попросил повторить, раз и другой, и наконец понял, что она пыталась сказать. В замешательстве спросил, как она себя чувствует. Не сумел удержаться от идиотского вопроса. Снова погладил ее по руке и вышел из палаты.

В коридоре стояла какая-то женщина, поглаживала пальцами листья комнатного цветка. Валландер поспешил прочь. Только очутившись на улице, он задумался о том, что сказала ему Айна Дальберг. Твой отец очень тебя любил. Почему она позвала его, чтобы сказать об этом? В голову пришло лишь одно объяснение: она думала, он об этом не знает. И хотела сообщить ему, пока не покинула этот мир.

Валландер вернулся в Истад, остановил машину у лодочной гавани. Прошел к скамейке, которая стояла в дальнем конце пирса. Эта скамейка занимала в его жизни важное место, была этакой исповедальней без священника, куда он часто приходил, когда хотел побыть наедине с собой, без помех разобраться в том, что его мучило. Весна нынче выдалась холодная, дождливая, ветреная, но сейчас страну накрыл первый летний антициклон. Валландер снял куртку, зажмурился от солнца, но сразу же снова открыл глаза. Лицо Айны Дальберг прозрачной пленкой заслоняло солнце. Твой отец очень тебя любил. Он часто спрашивал себя, вправду ли отец любил его. Старик так и не примирился с тем, что он стал полицейским. Но ведь это еще не вся жизнь, она наверняка намного больше? Мона на дух не принимала его отца и, когда Валландер собирался к старику, ехать отказывалась. В конце концов только он да Линда садились в машину и ехали в Лёдеруп. К Линде отец всегда относился по-доброму. Был с нею очень терпелив, чего ни Валландер, ни его сестра Кристина в детстве не видали.

Он все время отбрыкивался, думал Валландер. Я тоже становлюсь таким?

Мужчина его возраста, сидя на планшире рыбацкого суденышка, чистил сети. Целиком сосредоточился на своем занятии и тихонько что-то напевал. Валландер смотрел на него и думал, что вот сейчас, в эту самую минуту, охотно поменялся бы с ним местами — перебрался со скамейки к сетям, из Полицейского управления в моторку из красивого лакированного дерева.

Отец был для него загадкой. А сам он тоже был загадкой для Линды? И что скажет о деде его внучка? Неужели он станет всего-навсего молчаливым седым стариком-полицейским, который сидит в своем доме и которого все реже навещают все более немногочисленные гости? Я этого боюсь, думал он, и имею все причины бояться. Ведь вправду как следует не берег и не хранил дружбу с другими людьми.