Музыка случая - Пол Остер

Они пробовали шутить, смеялись над тем, что богатые живут всегда за забором, однако потом не могли выбросить его из головы. Может быть, он когда-то и был поставлен, чтобы не впускать посторонних, но что, если теперь он стоит, чтобы их не выпускать? Это было чревато крупными неприятностями. Нэш старался гнать от себя страхи, но успокоился он только на восьмой день, когда пришел ответ от Донны. Поцци обрадовался главным образом тому, что кто-то теперь знает, где они, но, с точки зрения Нэша, важнее было, что Меркс выполнил обещание. Он увидел в письме демонстрацию доброй воли, подтверждение честных намерений.

Все то первое время в поле Поцци вел себя безукоризненно. Будто однажды приняв решение во всем слушаться Нэша, он безропотно делал все, что ни скажут. Честно работал в поле, не отлынивал в кухне и даже делал вид, будто с удовольствием слушает классическую музыку, которую после ужина Нэш включал каждый вечер. Покладистость явно давалась ему нелегко, и Нэш, не ожидавший подобного героизма, был благодарен Поцци. В ночь игры он сделал для Поцци, что мог, даже немного больше, и в итоге обрел друга. Тот, казалось, теперь был готов ради него на все, даже проторчать в этом забытом богом лесу, треская отбивные, как какой-нибудь арестант, приговоренный к исправительным работам на целых пятьдесят дней.

Тем не менее оказалось, что верность и вера — разные вещи. Нэш, с точки зрения его нового друга, был не в своем уме, и то, что он, Поцци, решил его не бросать, вовсе не означало, будто он не понимает всей нелепости их положения. Парень просто решил помочь бедолаге, и, как только Нэш это понял, он с тех пор старался поменьше болтать. Дни шли за днями, и, хотя почти все время они проводили вместе, о самом важном Нэш помалкивал, ни слова не говоря ни о том, как ему хочется снова вернуться к жизни, ни о стене, которая помогает ему оправдать себя в собственных глазах, ни о том, что тяжелая работа заглушает беспокойство и сожаления и поэтому он ей рад, — помалкивал, так как знал, что стоит только начать и потом будет не остановиться, а он не хотел пугать Поцци больше, чем тот и так был испуган. Пусть у парнишки будет хорошее настроение, и он проживет эти пятьдесят дней по возможности спокойно. Лучше уж говорить на самые общие темы — про их долг, про контракт, про то, сколько часов они уже отработали, сопровождая свои замечания едкими шутками и пожатием плеч. Иногда Нэш от этого чувствовал себя одиноко, однако другого выхода не видел. Джина лучше держать в бутылке, не напрашиваясь на неприятности.

Поцци был шелковым с Нэшем, но только отнюдь не с Мерксом, и не проходило дня, чтобы он упустил случай так или иначе его высмеять и оскорбить. Поначалу Нэш в этом усматривал добрый знак, решив, будто парень пришел в себя и, значит, все в полном порядке. Издевки были веселые, с ужимочками и смешками, так что Меркс порой даже и не подозревал, что над ним издеваются. Нэш, который и сам не слишком полюбил приставленного к ним охранника, не мог винить Поцци за то, что тот так выпускает пар. Но через некоторое время он забеспокоился — шутки становились рискованней, однако в них чувствовались не бунт, а смятение, паника и запрятанный страх. Теперь парень напоминал Нэшу загнанного в угол зверька, готового вцепиться зубами в первое, что подсунут. Совершенно случайно подсунут оказался Меркс, но, как ни злился Поцци, как ни старался уесть старика, тот ни разу не поддался на провокацию. Меркс, никогда не улыбавшийся, был с ними до такой степени уклончив и непроницаем, что Нэш не знал, что и думать, — то ли тот не понимает насмешек, то ли сам втихаря над ними смеется. Меркс к ним приходил на работу, топтался поодаль, никогда ни о чем не спрашивал, ничего от себя не говорил и ни разу не проявил ни любопытства, ни злости, ни радости. Каждое утро он появлялся ровно в семь, выкладывал в кухне на стол пакеты с покупками по вчерашнему списку, и больше от него в следующие одиннадцать часов ничего не требовалось. Что он сам думал об этой стене, понять было невозможно, но проверял он каждую мелочь всерьез и объяснял Нэшу с Поцци следующую задачу толково, как человек, который знает, что делает. С ними он держал дистанцию и ни разу сам ни к чему не приложил руку. Он приходил следить за ними и выполнял свою роль безукоризненно. В нем было то самодовольство, которое есть почти во всех, кто добился какого-то чина, как в большинстве сержантов или бригадиров, и, как и они, он никогда не высказал неодобрения по отношению к тем, кто ему платит. С Нэшем и Поцци он не обедал, не задерживался поболтать вечером. Рабочий день заканчивался в шесть, и в шесть он с ними прощался. «До завтра, парни», — говорил он, разворачивался и уходил своей тяжелой, шаркающей походкой, исчезая в лесу через минуту.

Все подготовительные работы заняли у них девять дней. Потом приступили к укладке, и мир для них снова переменился. И Нэш, и Поцци быстро смекнули, что одно дело поднять на руках один камушек весом в шестьдесят фунтов, совсем другое — поднять второй, и совсем третье — третий. Сколько бы они ни чувствовали в себе сил поначалу, силы почти все уходили на первый камень, оставшиеся — почти все на второй, потом почти все — на третий. И так далее. Каждый день, приходя к стене, Нэш и Поцци ломали голову над одной и той же неразрешимой загадкой: камни все были одинаковые, но тем не менее каждый следующий был тяжелей предыдущего.

До обеда они перевозили камни по одному на маленькой красной коляске, выкладывая в ряд вдоль границы траншеи. После обеда водружали их на место и орудовали мастерком. Неизвестно, какое из двух занятий было хуже: без конца загружать и сгружать или устанавливать эти глыбы в траншею. Наверное, первое было труднее, но тем не менее все-таки лучше, поскольку возили они свой груз в дальний конец поля. Меркс велел начать с той стороны, и возвращались они налегке, успевая за этот короткий перерыв немного отдышаться. Работа после обеда была не такой тяжелой, зато без перерывов. Там тоже были минуты отдыха, когда Нэш и Поцци накидывали мастерками цемент, но минуты эти были короткие, намного короче прогулки, и к тому же когда дело доходило до укладки, то порой подвинуть камень на несколько сантиметров оказывалось сложнее, чем поднять и погрузить на коляску. С учетом всех прочих обстоятельств — того, что с утра было больше сил, после обеда больше жарило солнце, к вечеру вообще все осточертевало, — так на так все и выходило. Пятьдесят на пятьдесят.

Возили они камни на «Быстролете», на коляске, похожей на детскую игрушку, которую Нэш подарил Джульетте, когда той исполнилось три года. Увидев ее в первый раз, когда Меркс выкатил ее им из сарая, они оба расхохотались, посчитав забавной шуткой. «Вы же ведь это не всерьез, правда?» — сказал тогда Нэш. Однако Меркс оказался очень даже серьезен, и вскоре металлическая коляска показала, что вполне годится для настоящей работы: она хорошо подходила по размеру, была устойчивая, на резиновом ходу и спокойно одолевала все встречавшиеся на пути кочки и выбоины. Но вид у нее был нелепый, и Нэш никак не мог избавиться от диковатого, странного ощущения, что с ней в руках он выглядит как мальчишка. Коляска явно была предназначена не для взрослого человека. Ей было место в детской, среди добрых, привычных предметов, составляющих детский мирок, и всякий раз, когда Нэш катил ее по полю, ему становилось стыдно и охватывало чувство беспомощности.